Владимир Познер: Я могу пойти напролом, но зачем?

В сегодняшней - или, скажем, еще вчерашней, - журналистике можно и одеться как угодно, и сказать что угодно. Есть ли у вас, Владимир Владимирович, собственные критерии профессиональной пригодности? Можете вы для себя определить, что вот такому-то журналисту по фамилии Имярек лучше не мучить себя и окружающих?

- Есть критерии, но вы понимаете как… Человек, который работает в этой профессии, обязательно должен быть любознательным. Он должен интересоваться. Это абсолютно необходимо. Он должен стремиться к объективности, понимая, что он - человек. Не аппарат, не робот. Нет абсолютной объективности, но нужно к ней стремиться.

Он должен быть ответственным человеком. Это означает, что нельзя говорить все, что хочешь только потому, что хочешь. Я всегда цитирую в этом плане бывшего члена Верховного суда Соединенных штатов Америки, звали его Оливер Рендалл Холлс-младший. И он сказал, что человек не имеет права кричать «Пожар!» в битком набитом кинотеатре только потому, что он хочет кричать «Пожар!». Не имеет права! Далее он говорил: а это ограничение свободы слова? Да! Это ограничение называется ответственностью.

К сожалению, в России понимают свободу как волю. Нет! Свобода - это ответственность. Я не говорю о профессионализме в смысле прикладном: как общаться с камерой, например. Этому можно научиться, более или менее. Я говорю о некоторой совокупности вещей, которые должны быть в этом человеке. Если их нет - он не может заниматься этой профессией. Журналист - это человек, который всегда должен спрашивать «Почему?» - как маленький ребенок. Это же главное слово. Почему вода мокрая? Почему солнце светит?

Причем общество этого не любит. Вот ребенок спрашивает родителей - почему, почему, почему? И в конце концов родители ему: да потому! Сядь, включи телевизор и не мешай. А потом ребенок в школу идет, а там 30 человек в классе, а учитель говорит: «Дважды да - четыре», а маленький Вовочка спрашивает - «Почему?». А учитель говорит: будешь спрашивать - вызову родителей.

А уж в обществе тем более не любят «Почему?». А этот как раз то, что должен делать журналист. А когда ему ответят «Потому!» - он должен сказать: «Нет! Не пойдет так. Вы мне скажите, почему».

Это редко случается. Непрофессиональных людей ведь много.

Я оставляю в стороне все, что имеет отношение к развлекательности. Кстати, очень хорошая вещь, очень даже нужно и развлекать. Но мы оставляем это в стороне. Я имею в виду журналистику, которая касается социальных вопросов. Там очень много непрофессиональных людей. Которые идут на телевидение в основном потому, что они себе нравятся.

- Вступая в профессию, мы с вами как бы даем клятву говорить правду и ничего кроме правды. Но маленькие зарплаты толкают писать за деньги - в частности, так называемую «джинсу». С этим как-то можно бороться? С коррумпированностью и необъективностью.

- Лет восемь тому назад, когда я еще делал программу «Времена», мне позвонил один человек и попросил пригласить в программу одну очень известную даму. И мне за это должны были заплатить 250 тысяч долларов. Что для меня - не знаю, как для вас - для меня очень серьезные деньги.

Я сказал: маловато…

Вы не можете меня всерьез спрашивать - как с этим быть. Не брать! Говорят: вот там полиция берет на дорогах… А я говорю: не предлагайте. Вы сами нарушаете! И вас останавливают. Первое, что вы делаете, вы говорите: сколько? Он же еще ничего не попросил, а вы сразу предлагаете. Не предлагайте! Он будет там ерзать, то, се, а вы не предлагайте. Он будет вам выписывать штраф, вам придется идти в банк - идите! Через год забудут, что такое давать взятки - если только все перестанут давать.

Если вы на голодном пайке, если вам настолько плохо платят - найдите другую работу. Но жить за счет того, что вас коррумпируют… Вы занимаетесь уже не журналистикой, а чем-то другим. Вы как бы говорите себе: «Я - не журналист, а - наемник». Сегодня про него за деньги хорошо, завтра про него же - плохо, за другие деньги...

Есть такие? Есть. И на телевидении? Очень известные? Да! Догадайтесь - кто, я - не скажу.

То, что мало платят - очень слабый довод. «Мне мало платят - поэтому я немножко ворую…». Так нельзя. Это не оправдание.

«…а свобода слова - это там, на улице»

- Средства массовой информации у нас государственные и частные. Какие из них более свободные и независимые?

- В нашей с вами стране так называемые государственные СМИ получают двойную порцию. Потому что получают и из бюджета - и от рекламодателей. Что, вообще говоря, неслыханно. Зависит ли издатель, владелец частной компании от тех и от других? Зависит. Рассказываю.

Работаем в Америке с Филом Донахью над программой «Познер и Донахью» на канале CNBC. И мы как-то коснулись положения, что японцы не давали американцам продавать свои автомобили в Японии. Пригласили кое-кого и в программе сказали примерно следующее: проблема в том, что японские машины лучше американских. Причем намного. И мы сказали: вот когда американские машины будут не хуже, а может быть и лучше, вот тогда и можно будет по этому поводу кричать.

Одним из рекламодателей нашей программы была компания «GeneralMotors», которая, увидев эту программу, свою рекламу из нее сняла. Нас вызвал хозяин и говорит: вы чего?! Неужели вы не понимаете, что вы не можете критиковать наших рекламодателей?!

Я говорю: а свобода слова как? Он говорит: а свобода слова - это вон там, на улице. А вот здесь, в студии - нет.

Все!

Рекламодатель, который дает деньги - это священная корова. Не трогать! Значит, - зависимость.

Но при всем при том, по-настоящему частное СМИ обладает большей свободой, чем государственное. В нашей стране! Потому что в других странах государственное считается общественным.

Например, во Франции есть второй канал, третий, четвертый и шестой - это государственные. Там нет рекламы. Это - общественное телевидение. Конечно, государство имеет некоторое влияние, но не вмешивается в вещательную политику. Это, конечно, даже лучше, чем частное телевидение.

В нашей же стране государственные средства массовой информации менее свободны, чем частные. Хотя, конечно, частные зависят от хозяина, который может требовать определенных вещей…

- К слову: у вас есть американское и французское гражданство?

- Есть.

- Насколько политическая оппозиция более свободна на Западе и у нас, где одна партия подавляет все?

- Если вы ссылаетесь на Соединенные Штаты Америки, то там много партий. Но есть две основных. Они называют себя «лояльной оппозицией». В тот момент, когда у власти другая партия, эта партия становится лояльной оппозицией.

Это не оппозиция, которая орет: убрать, уничтожить, расстрелять! Это оппозиция, которая, безусловно, поддерживает эту систему, но имеет некоторые другие взгляды по определенным вопросам. Американский зритель, читатель не привык к настоящей оппозиции, к тому, что мы называем радикальной оппозицией. Что бывает в Европе.

Я хочу вам напомнить историю, которая произошла в последние годы Советского Союза. Был и есть такой журнал - «Искусство кино». И вдруг в этом журнале появляются две рецензии на один и тот же фильм. Одна - положительная, другая - отрицательная. И журнал получил кучу писем от читателей, где они говорят: так скажите, фильм-то все-таки хороший или плохой?!

Не привыкли, чтобы было разное мнение. Либо - хорошо, либо - плохо, а то что же это вы мне?

На мой взгляд, вот это советское наследие еще живо. Люди с трудом живут в среде, где на равных существуют очень разные мнения. Но я вам скажу - это необходимо. Без этого нет ни гражданского общества, ни равного выбора, нет никакой демократии, нет и никакой журналистики.

Как бы не было трудно… Если вы не прыгните в воду, вы не научитесь плавать, как бы вам на берегу не объясняли, что руку вот так надо выбрасывать, а дышать под мышкой…

Вот нам говорят, что наше население не готово к выборам губернаторов. Что было во времена Ельцина. Но ведь выбирали же! Выбирали часто ужасных людей - голосовали за две бутылки водки. И выбирали бандитов, кого угодно. Управлять было дико трудно, эти люди действительно много чего разваливали - все это правильно.

И вот приходит мой тезка и говорит: нет, так не пойдет. Невозможно управлять. Давайте вертикаль выстраивать, назначать. Назначили.

У меня были три губернатора в программе. Я спрашиваю: ну как, нравится? Конечно! Ой, как здорово! А чего здорово? Ну как же - президент нас назначил! А вам кажется, что если президент вас назначил, то это дает вам больше силы, веса, чем если народ выбрал? Да, разумеется.

А народ что говорит? А народ говорит: и хорошо! Потому что когда я выбираю - я отвечаю. А тут я не отвечаю. Президент назначил - пусть он и отвечает за этих дураков. А я тут не при чем. Таким образом, никто не принимает участия.

Что значит - народ не готов? И кто этот мудрый человек, который, посмотрев календарь, скажет: все, пора, теперь народ готов?

На самом деле, народ никогда не готов. Никогда идеально никакой народ не поступает. Ведь выбрали же американцы Буша два раза! Так что уже потом тошнило всех, в том числе и их самих. Но выбрали, хотя уже 200 лет демократии… Не зря же Черчилль говорил, что этот строй, демократия, - ужасный. Но лучше пока не придумали.

- У нас в Нижнем были дебаты - выбирать мэра или назначать…

- Мне странно, что даже ставится вопрос. Но раз он ставится, хотелось бы понадеяться, что народ все же скажет, что мы хотим выбирать своего мэра. Потому что это - наш город. Надеюсь, что точка зрения того, кто хотел бы иначе, не восторжествует.

- Да вот восторжествовала уже…

«Я смотрю - он подмигивает с экрана мне. Не важно, что есть еще 30 миллионов зриетелей»

- Владимир Владимирович, есть ли вот вообще смысл в том, чтобы учиться у опытных мэтров настолько, чтобы подражать им в работе?

- Копировать никого не надо. Хотя бывают люди, стиль которых настолько силен и настолько привлекателен, что поневоле мы начинаем подражать им. Например, на телевидении таким человеком является Леонид Парфенов, которого очень многие копировали - по моим впечатлениям. Ну и что? А толку-то чуть, поэтому этого не надо делать.

- Чего не хватает молодым журналистам, чтобы «пробить экран» и остаться там?

- То, что я сейчас буду говорить, наверное, может показаться вам странным и может не понравиться. Но тем не менее…

Я вообще считаю, что нельзя научиться быть журналистом. Так же как нельзя научиться быть писателем. Так же как нельзя научиться быть художником. Можно научиться рисовать. Я, например, не знаю, как нарисовать шар. Круг у меня получиться. А вот как наложить тени так, чтобы это был шар - я не знаю. Но я знаю точно, что меня этому могут научить. Но от этого художником я не стану.

Возвращаясь к журналистике. Я считаю бессмысленным со школьной скамьи поступать на журфак. Человек без опыта, без знаний, без настоящей позиции идет на журфак, - чтобы что? Научиться как написать заголовок? Но это и обезьяну можно научить.

А вот что из чего состоит, что такое есть журналист, какая, что это за профессия? Вопросы эти почти что и не ставятся. Я говорю сейчас о журфаке МГУ, который считается уж прям таким-растаким журфаком!

Конечно, быть на экране… А для чего быть на экране? Смысл-то в чем? Вот эти все вещи возникают в голове позже.

Да, конечно, есть вещи, особенно если вы собираетесь работать на телевидении, в меньшей степени - на радио, в газетах, - есть такие технические вещи, которые надо знать. Для этого журфак и существует.

Я вообще являюсь поклонником школы журналистики Колумбийского университета. Куда люди приходят после окончания чего-то и где им в течении двух лет доказывают, что они не способны быть журналистами.

В первую, скажем, четверть вы работаете, скажем, в полицейском участке. Вы напишите ряд репортажей о работе полицейского участка. И вам потом покажут, что вы абсолютно бездарны, вы ничего не понимаете и вообще вы зря совершенно отнимаете время. Это будет абсолютно жестоко. И некоторые уйдут. А некоторые - нет. Вот не уйдут - и все. И в конце концов вот так вот вырабатывается то, что называется стержнем. Журналистский стержень вырабатывается.

Я никакого отношения ни к каким журфакам не имел. Я выпускник Московского университета, биолого-почвенного факультета, физиолог человека и животных, ни малейших поводов быть журналистом у меня никогда не было. И таких людей, как я, много…

Очень многие историки, биологи, математики становятся хорошими журналистами.

Насчет экрана… Есть такой талант. Это - талант. Умение «пробить экран». Я смотрю - и человек рядом со мной садится. И он разговаривает только со мной. Неважно, что есть еще 30 миллионов зрителей - я точно знаю, что он разговаривает только со мной. И когда вот так мигает, моргает - это он мне! Вот это талант. Этому нельзя научиться. Это как музыкальный слух.

Это надо смотреть - смотреть на себя в записи и решить: ну как я? Да или нет? Это надо шлифовать обязательно, к этому можно добавлять разные блестки, привлекательные штучки, но уже к главному. Нет рецепта. Нет. Вы должны сами. И если у вас этого нет, то вас ждет разочарование в вашей профессии.

Она сволочная, эта профессия. Я имею в виду экран. Она очень конкурентная. Там можно быть только первым номером. Никаких вторых. А когда ты не первый номер - очень мало есть людей, которые сами понимают: я не тяну. Чаще бывает, что в твоих неуспехах кто-то оказывается виноват: политика, американский империализм, евреи - ну кто-то другой виноват! Поэтому я всем всегда говорю - это жестко, не жестоко, но жестко - надо уметь оценивать себя. Спросить - скажи честно, ну как, получается?

«Каждый решает для себя, может ли он быть свободен в авторитарной стране»

- Мы говорим о том, что нужно от журналиста, чтобы быть журналистом. Но ведь понимание журналистики меняется в обществе. Выпускников наших журфаков готовят работать в абстрактной свободной демократической стране. А потом они выходят на работу - и может оказаться, что нужно-то совсем другое. Вместо журналистики - пропаганда, вместо расследования - успокаивание… Какова связь между качеством журналиста и состоянием общества?

- Вопрос архипринципиальный… С одной поправкой.

Понимание того, что есть такое журналистика не меняется. Все понимают, что есть такое журналистика. На самом деле в зависимости от того, что происходит в стране, журналист оказывается в очень разных ситуациях.

Одно дело, когда он оказывается в стране перестройки и гласности, когда по существу поощряется все, что ты хочешь говорит и писать. Другое дело, когда он находится в стране с авторитарным режимом, где средства массовой информации контролируются и контролируются жестко. Он тот же журналист, но он журналист в разных обстоятельствах. И каждый для себя решает, может он работать в этих условиях или нет. Может он соответствовать правилам игры - или не может.

Ну я не напрасно использовал выражение «авторитарный». Авторитарный - это не тоталитарный. Это не диктат, когда, собственно, не о чем разговаривать. Там все понятно, все сказано. Так было в Советском Союзе. И все равно были люди, которые писали совершенно потрясающе. «Золотые перья», если хотите. Но все равно они работали в узком коридоре.

Вообще свобода выражения мнения, свобода репортажа, которая заключается в том, чтобы показать обе стороны или все стороны, сколько их ни есть - вот в этом свобода. А когда говорят: «Вот это не показывать, это не показывать и это не показывать»…

Даже репортер, не высказывающий своего мнения, он находится в узком коридоре. Это может быть узенький коридор или очень широкий коридор, очень широкий - но это все равно коридор, где есть стены. И если вы пытаетесь их пробить - у вас будут неприятности.

Сегодня журналист в России зависит от того, о чем он пишет. И о чем он говорит. Есть определенные области, где особых ограничений нет. Я имею в виду ограничения, связанные с боязнью - а вдруг?! А вдруг что-то будет, вдруг не понравится… Есть такие области.

Но в общем и в целом сейчас трудно быть журналистом. Но можно не быть пропагандистом - это я вас уверяю. Можно не быть пропагандистом.

В конце концов, в каждом городе не одна газета, и не одна радиостанция, и не одно телевидение. И если уж невмоготу, то можно уйти куда-то. Если вы квалифицированный. Если вы неквалифицированный - тогда дело другое.

Можно уйти из профессии. Этот тоже может быть. Будем называть вещи своими именами. Если уже невмоготу, противно, в конце концов, - можно уйти.

У меня нет никакого рецепта. Кроме одного. Вот мы утром встаем. Идем в ванную комнату, чистим зубы или бреемся, смотримся в зеркало и вот как говорил один человек, который был мне как второй отец, - не дай тебе Бог, чтобы тебе когда-нибудь захотелось плюнуть. Вот, собственно, и все. Вы сами решаете - я журналист сейчас или я кто? Я кому-то чищу ботинки или я все-таки журналист? Это только сами вы можете определить.

Вам хорошо, если вы в восторге от нынешнего положения дел, если вы - горячий сторонник «Единой России», если вы очень высоко ставите власть, общую и местную - ну тогда вам легко. Но если вы журналист - так не бывает. Журналист обязан сомневаться. Он не может иначе. Это его работа.

Журналист - это тот человек, который доводит до тех, кто у власти: вот там непорядок, посмотрите! Вопрос не в том, чтобы показывать кому-то кукиш или - ух как я написал про Путина!

Ну и что? Ну написал. Вопрос в том, чтобы обратить внимание власти на непорядок. Это вам с ним надо справляться, а моя задача, чтобы показать. Если вы не можете этого делать… Это может быть и в области культуры, и в области финансов, и в сфере социальных вопросов, здравоохранения, - что хотите. Миллион тем, не только политика. Если вас лишают такой возможности - тогда надо принимать решение.

Нет я все равно будут играть в эти игры или…

Но насчет зеркала я вам напоминаю.

«Вы расскажите, как оно есть - а уж я сам разберусь»

- Кому как журналист вы доверяете в нашей стране и за рубежом? Каким доверяете источникам информации?

- Никаким. И нигде.

Если говорить о журналистах… У нас нет журналистов в моем понимании журналистики. У нас журналисты либо за это, либо за то. А это уже для меня не журналисты.

Мне ближе журналисты, которые против. Они мне ближе. Но нельзя все время быть против всего. И нельзя отрицать даже то, что неплохо, только потому, что идеологически ты против. Такие вещи, как, скажем, журнал «TheNewTimes», или «Новая газета», или «Эхо Москвы»… Я думаю: что это вы делаете? Вы же все время агитируете. А вы не можете просто изложить?

Вот расскажите, как оно есть - нравится вам, не нравится, - расскажите мне, а уж я сам разберусь.

Или вы - комментатор. И у вас есть точка зрения. Но это специфический вид журналистики - комментатор. Я начинаю понимать, что вы занимаете такую-то вот позицию. И вас абсолютно не интересует объективность. Вас интересует только ваша точка зрения, которую вы мне, так сказать, впендюриваете.

Так же нельзя! Вот другая сторона, Леонтьев Миша: с такой же страстностью, но все наоборот. А это разве журналистика?

Мне бы хотелось назвать журналиста, который занимается журналистикой. Мне не удобно - но я никого не могу назвать. Я могу назвать региональных журналистов, например, в Томске есть один человек, я давно слежу за его работой. Но это ведь немного, вообще говоря…

Там, за рубежом, конечно, это гораздо более принято. Вы просто ради смеха послушайте ВВС. Вы услышите, что там нет этого… Там излагают события. Конечно, они не лыком шиты, там тоже выстраивается все определенным образом - но все-таки это другое.

В США не так давно умер мой хороший знакомый Уолтер Кронкайд - вот это был журналист. Он один раз в жизни высказался. При том, что он был на CBS номером один, «Вечерние новости с Уолтером Кронкайдом».

Он один раз поехал во Вьетнам и в своей программе высказался против. И когда он это сделал, президент страны, Джонсон, сказал: все, кранты, надо уходить. Но только один раз высказался! Если бы он 18 раз в день высказывался - никто бы даже не посмотрел…

Когда убили Кеннеди, он в это время был в эфире, надо было видеть, как он, почти не дрогнув, сказал такое сообщение: «Стреляли в президента». Немного помолчал и добавил - «Президент умер». И все!

Вот это - журналистика. У нас такого нет, у нас этому не учат. У нас обязательно считают, что кто-то обязан кому-то дать в рыло! Люди, которые занимались Уотергейтом - это было абсолютно объективное расследование, потому что президент наврал, а он не имеет права врать.

Другое дело, что это не нравится, и сегодня в Америке нет кронкайдов больше. Есть другие. Есть «Foxnews», где вам, напротив, что-то впихивают…

- Насколько для вас важна обратная связь со зрителем? Как найти своего зрителя? Какие приемы вы применяете?

- Да не применяю никаких! Ну какая обратная связь? Письма. Письма пишут специфические. Не важно, хорошие или плохие - специфические. Есть показатели более или менее объективные - смотрят или не смотрят. Есть личный опыт. Ты выходишь на улицу и чувствуешь - благодарны тебе люди или нет.

Вы должны, во-первых, определить для себя: для чего я этим занимаюсь? Что я делаю? Ну, заработок заработком - но для чего? Понимаю, что это прозвучит немножко выспренно, но я скажу: я делаю эту работу, потому что я верю в то, что это полезно. Потому что это заставляет людей думать. Мне важно, чтобы люди думали. Если у меня получается - значит я на своем месте.

Из всех деятелей в истории у меня есть один, которого я выделяю. Звали его Авраам Линкольн. Его страшно критиковали, даже поносили. И вот он сказал: «Если бы я должен был прочитать всю критику на меня, впору было бы закрыть эту контору и заниматься только этим. Я делаю все, что могу и как я могу до самого конца. И если в итоге окажется, что я был прав, все слова моих критиков и хулителей не будут означать ровным счетом ничего. А если правы будут другие - то даже десять ангелов, поющих мне славу, ничего бы не изменили».

Вот и все. Этим сказано абсолютно все относительно работы любого человека.

- Возможна ли объективность? Митинги вот все освещали по разному, войну в Осетии, например, все освещали по-разному. У журналистов было много эмоций. Возможно ли в таких условиях обойти свои эмоции?

- Есть работа корреспондента. Это не тот, кто ведет новости, это не якорь. Сделайте усилие - посмотрите хотя бы EuroNews. Посмотрите, как делаются репортажи: минимум эмоций, максимум картинки. И картинка сама все вам скажет.

Как только сам журналист начинает фонтанировать - у меня возникают вопросы. Ведь я же не в театр пришел! Ты мне покажи…

Конечно, бывают очень эмоциональные вещи. Скажем, гибель людей. Подводная лодка «Курск». Я понимаю, когда у журналиста задрожит голос. Я понимаю, если он заплачет. Но я не понимаю, когда он начинает кого-то поносить! Это не его задача. Он просто забывает, что он делает в это момент.

Всем известно, что войну, о которой мы вспомнили, начала грузинская сторона. Понятно, что можно говорить, что Россия спровоцировала. Или Абхазия с Южной Осетией. Но кто первый выстрелил - это мы все знаем. Хотя западные СМИ тогда так врали, что мне было просто неудобно. Российские танки идут на Тбилиси!..

Это я все говорю к тому, что, конечно, репортер, который прямо соприкасается с событием - ему труднее. Но, по моему мнению, он должен стремиться к объективному освещению события, чтобы там ни было.

А вот для того, кто является якорем, кто ведет эту передачу - для него это абсолютно необходимо.

Вы знаете, что никто не знал, за кого голосует Уолтер Кронкайд? Это принцип такой. Если вы узнаете, что я голосую за этих, то когда я буду говорить про тех плохо - ну ведь понятно же все… Да еще и денег дали…

Это совсем не в нашей традиции, то, о чем я сейчас говорю. Я знаю, что многие со мной категорически не согласны.

У меня был спор с Таней Митковой. Я говорил: «Таня, ну вот вы не можете в качестве ведущей новостей высказывать свое мнение никогда!» - «Почему я не могу? Наоборот, я должна высказывать его» - «Тогда это не изложение новостей. Это изложение точки зрения Тани Митковой. Я же не для этого вас смотрю. В таком случае станьте комментатором и пожалуйста, говорите»…

Так мы с ней и не договорились.

- Одна из ведущих на канале Russiatoday, грузинка, отказалась освещать события в Грузии и ее на месяц отстранили от эфира.

- Да, она внучка Шеварнадзе. Это было честно. Непрофессионально, но честно. Надо было сказать ей так: или я вас увольняю навсегда, или вы преодолеваете все свои личные пристрастия и продолжаете работать. Пожалуй, я бы так сделал.

«Я не люблю все это сюсю-пусю»

- На нижегородском телевидении закрыты почти все детские проекты. К чему это приведет?

- Если вы понимаете под такими программами те, в которых играют дети, они вызывают у меня не самые лучшие чувства. Я не люблю все это сюсю-пусю…

Да, детские программы с точки зрения коммерческого телевидения не выгодны. У нас недостаточно развита эта индустрия, которая торгует детскими товарами. В других странах идет мощнейшая реклама. В результате чего дети пристают к родителям: купи, купи, купи! И это очень работает…

Отсутствие детского программирования не умно. Потому что толкает ребенка к компьютеру, где он иногда смотрит совсем другое. Там много чего есть для детей интересного, в Интернете…

Детское телевидение воспитывает. И в этом его цель.

Если ты вырос, как ваш покорный слуга, на «Трех мушкетерах», у тебя есть понятие чести, отваги, любви, дружбы, добра, зла. Это все - там. Хорошие детские программы, такие как «Улица Сезам», воспитали не одно поколение. Они вызывают доброту, любовь к животным, отношение к родителям. То, что этого не делают - значит, не хотят думать. А потом - не выгодно…

Вообще говоря, даже Степаша, Хрюша - и то там есть воспитательный момент, хотя я-то считаю, что это сильно устарело. На мой взгляд это уже невозможно смотреть. Но в свое время это было здорово сделано!

А вот то, что сейчас детская мультипликация - это стрельба, корабль, космос, какие-то страшилища и так далее…Это что?!

Я хотел быть ДАртаньяном. Я не хотел быть каким-то уродом. И все дети моего возраста - кто-то хотел быть Маленьким Принцем… Это же совсем другие герои. А это что?!

«Журналистика вещь у нас тяжелая»

- Сейчас из эфира исчезло много журналистов - Парфенов, Соловьев…

- Какой Соловьев? Разве он исчез? Володя, да?

- … исчезли многие. А появились ли яркие молодые?

- Леня Парфенов, Леонид Геннадьевич, по моему убеждению - самый талантливый человек, который был на нашем телевидении. Телевизионно талантливый.

Его отстранение от телевидения - это был сильный удар для телевидения. Он отчасти сам виноват, что так произошло. Но это другая история. Практически его отстранили. Время от времени он на Первом канале делает какие-то фильмы - но это не Леня Парфенов. Его самая сильная сторона - то, что связано с сегодняшним днем, «Намедни».

Света Сорокина. Безусловно, телевизионный человек, талантливый, теплый, с критическим взглядом, в отличие от Лени. Гораздо более готовая критиковать власть, за что, собственно, и пострадала...

Савик Шустер из этой же категории.

Соловьев же никак к этой категории не относится. Это - из области «кто больше заплатит». Это совсем другое.

Это связанно с той политикой в области средств массовой информации, которая уже несколько лет существует. Это - прямой результат. Есть и другие люди, которые ушли, пусть и менее заметные. Достаточно вспомнить старый состав НТВ - Женя Киселев, Савик Шустер. Максимовская, которая перешла в RenTV… Да многие ушли…

Сказать, что я увидел кого-то молодого - нет, нельзя. По крайней мере, в моей области. Есть любопытные люди. Но сказать, чтобы они были на уровне тех, кто были раньше - нельзя.

Это странная вещь… Но так бывает всегда.

Вот сначала - Пушкин, Лермонтов - а потом кто? Или вот мое любимое итальянское кино: одновременно - Антониони, Феллини, Бертолуччи, а потом - никого. Просто ни-ко-го. Никто не знает, почему это. Это такая тайна.

Появятся. Журналистика сегодня у нас вещь тяжелая. Один американский сценарист отсидел в тюрьме во времена маккартизма за то, что не хотел назвать имена своих коллег красноватого цвета. И он потом мне лично рассказывал, что у древних римлян было время, которое называлось «временем жабы». Когда очень плохо - рекомендовали съесть жабу, после чего все уже было не плохо.

- Насколько сильна самоцензура? И как с этим бороться?

- Самоцензура очень сильна, да. Вы ведь знаете, что есть целые каналы, которые отказались от политики - СТС, ТНТ, «Домашний».

Вот как бы вы поступили, если бы брали интервью в его кабинете у министра обороны, а ему потребовалось бы на пару минут выйти. И в эти пару минут вы бы вверх ногами - а вы ведь умеете читать вверх ногами? Для журналиста это необходимо. Так вот, вы прочитали бы на его столе документ, из которого следовало бы, что через неделю наша страна начинает войну с другой страной. Опубликовали бы вы этот документ - вы, не патриот, а журналист?

Я понимаю только один вид отказа - когда страшно. Страшно - значит страшно. За себя или других…

Вы знаете, я не могу пригласить ряд людей к себе в программу. Мы вот делаем программу «Познер» и продаем ее Первому каналу. И вот перед тем, как выпустить программу в эфир, я встретился с Константином Эрнстом и сказал: «Давайте договоримся, так сказать, на берегу: чего не может быть в эфире? Может быть, существуют люди, которых вы не хотите видеть в эфире?». Он сказал: мне надо подумать. И через неделю мне представили список - пять человек. Кто они - не спрашивайте. Их я не могу пригласить в программу.

Нет, я, конечно, могу пойти напролом - но какой в этом толк?