Интервью с Алексеем Венедиктовым: "мы существуем — как зомби"

В последнее время, когда вокруг постоянно слышно об информационной войне и пропаганде, когда в России продолжают закрываться СМИ и зарекомендовавшие себя десятилетиями программы, а Роскомнадзор вынуждает снимать спорные публикации, приходится снова и снова возвращаться к разговору о работе журналиста, возможности или недопустимости компромиссов, профессиональной этике и порядочности. Об этом и о многом другом "Спектр" поговорил с бессменным главным редактором радиостанции "Эхо Москвы" Алексеем Венедиктовым.

- Наш разговор о компромиссах совпал с закрытием программы "Неделя с Марианной Максимовской", одной из последних непредвзятых передач на федеральном ТВ. Галина Тимченко в недавней колонке написала, что состояние нынешних медиа — это как раз следствие компромиссов, на которые когда-то шли медианачальники, соглашаясь на уход лучших журналистов. Согласны ли вы с этим?

- На мой взгляд, это горячечный бред и непонимание сути профессии. В разных медиа существует разная редакционная политика. У каждого медианачальника, который давно работает в отрасли, существует понимание о правильности своей политики. Никакие компромиссы не должны на ней отражаться. Поэтому становиться в позу и говорить — "Ах, компромиссы привели к этому" — это самооправдание за то, что ты не удержал площадку. Надо удерживать площадку. 14 лет тому назад "Эхо Москвы" должно было быть закрыто. Но мы существуем — как зомби. А теперь посмотрите на нашу редакционную политику и расскажите мне о компромиссах.

Галина Тимченко воспринимает это как партийную журналистику: в медиа нельзя давать слово негодяям из такой-то партии, а надо давать слово только честным и открытым. А если вы даете слово и тем, и другим, то это компромисс. Тогда да, мы идем на него. Но я так понимаю профессию. Мы должны предоставить весь спектр мнений — согласны мы с ними или нет.

- Все-таки "Лента" давала слово обеим сторонам. А речь в колонке Тимченко шла о том, что на компромисс шли руководители медиа, которые один раз закрыли какую-то передачу или уволили одного журналиста.

Галина Тимченко сама сняла интервью Азара и после этого вынуждена была уволиться. Если бы она не сняла интервью Азара, она бы не уволилась? Она же написала заявление об увольнении.

- Ее уволили, а интервью не удаляли. Удалили только ссылку из него.

- Кто вам сказал, что ее уволили? Она написала заявление. Или, может, мы о бонусе, который она получила, поговорим? Я вот своим начальникам заявил, что не буду писать заявление. "Мне ваши бонусы не нужны". Или что, Азара увольняла тоже не она?

- Азара собирался уволить Александр Мамут.

- Как Мамут? Собственник? Вы смеетесь? Когда мне говорили когда-то в Кремле "Уволь Шендеровича", я говорил "Не буду". Мне говорили: "Мы тебя закроем". Я говорил: "Не уволю". Вот бескомпромиссность.

- Насколько я знаю, Мамут потребовал уволить Илью Азара, Тимченко отказалась. Вслед за этим уволили и ее.

- Спросите ее, написала ли она заявление и на каких условиях. Почему ее никто не спрашивает?

- Хорошо, я спрошу…

"Спектр" действительно обратился за комментарием к Галине Тимченко

"Я вообще не писала заявления. Александр Мамут вызвал меня и сказал, что я должна уйти и немедленно. После чего он вызвал юриста, они пришли через час с Алексеем Гореславским, и Мамут объяснил все им. Юрист составила соглашение сторон. По моему контракту мне полагались выплаты, если меня увольняют по желанию владельца. Мы также договорились, что в течение трех месяцев после увольнения я не занимаюсь конкурентной деятельностью, а в течение года не говорю публично ничего дурного о преемниках. Я поставила подпись только под этим соглашением: меня увольняют по желанию собственника, я получаю выплаты. В трудовой никакого "по собственному желанию" тоже нет", — Галина Тимченко.

- Если не с компромиссами, то с чем тогда связано состояние современной журналистики?

- Свобода слова действительно сжимается как шагреневая кожа, и это совсем не новость 2014 года. Это целенаправленное действие властей уже 14 лет. Действительно, с Болотной, а потом и Украиной этот тренд набирает силу. И мы видим, что как раз бескомпромиссная журналистика федеральных каналов, где есть одна точка зрения, приводит к тому, что другие точки зрения вытесняются на обочину. Программа "Неделя" была абсолютно профессиональной, но ее закрыли собственники, которые чего-то побаиваются. Предвосхищая ваш вопрос — будем ли мы следующими, я не знаю. Я эту станцию закрывать не буду и не уйду по собственному желанию.

- Программу "Неделя" многие как раз воспринимали как пример компромисса на телевидении — можно делать объективную программу, но на федеральном канале.

- Эта программа была профессиональная. В чем тут компромисс? Совершенно не важно, где она выходит. Судить надо по ее редакционной политике. В 2002 году мне говорили: "Хлопнем дверью, это будет "Газпром". Но есть аудитория, которую вы обслуживаете. С какой стати вы будете ее бросать? И почему я должен задумываться, что думают об "Эхе Москвы", 66% которой принадлежит Газпромбанку, люди, которые нас не слушают?

- На вас влияют ваши собственники, руководство?

- Собственники нет. Я с господином Миллером разговаривал три раза в жизни и два раза — с господином Ковальчуком. Непосредственное руководство пытается вмешиваться. Но мимо меня не пройти. Потому что по закону о СМИ и по уставу радиостанции ответственность за редакционную политику несет один человек — главный редактор. Как мне Путин при всех говорил: "Вы отвечаете". Поэтому и все решения на "Эхе" принимаю я.

- "Эхо Москвы" как себя чувствует в условиях сжимающегося пространства? Хорошо, потому что уходят конкуренты и растет аудитория, или все-таки плохо, когда не на кого равняться?

- И то, и другое. Конечно, конкуренция — главное в журналистике, и она уменьшается. Что нам соревноваться с пропагандистами? Во-вторых, растет угроза и нашей редакционной политике. Если можно закрыть Максимовскую, разогнать "Дождь", заставить другие медиа занимать партийную позицию, у кого-то может возникнуть искус сделать то же и с "Эхом Москвы". Но не получится, пока я главный редактор. Я нахожусь в том возрасте и статусе, когда я могу позволить себе делать то, что считаю правильным и интересным.

- Вы чувствуете себя в безопасности в статусе главного редактора?

- Меня можно снять за 10 минут советом директоров. Они не могут назначить главного редактора, но снять могут. Но, видимо, главный акционер — Путин (а я считаю нашим главным акционером именно его) не дает команды. Я все 14 лет считаю, что мы часть политического ландшафта, и решение по нам без мнения президента принять нельзя.

- Вы же не могли не задумываться, почему не снимают.

- Я задумываюсь, конечно, но все равно не могу знать наверняка. Да и нельзя все время думать о возможном увольнении. Это и есть самоцензура, когда ты думаешь — вот сейчас побегут и доложат президенту, да еще соврут и выдернут из контекста.

Если говорить про возможную конструкцию, то, во-первых, мы являемся витриной для западного общественного мнения. Но сейчас этот крючок сорван, потому что Путина мнение Запада волнует мало. Во-вторых, мы являемся СМИ, которое поставляет президенту и другим людям, принимающим решения, мнения и информацию, которые они не могут получить нигде еще. В-третьих, Путин знает, что мы не ведем ни против него, ни против России, войну. И если мы что-то ругаем, значит, мы правда так думаем. Для него принципиально, что мы делаем это ни на деньги Госдепа, ни на деньги Моссада. Может, мы дураки, но мы честные дураки. В четвертых, наши личные отношения, сложившиеся еще до того, как он стал президентом, мне позволяли долгое время объясняться с ним — не оправдываться, а объясняться. И он выслушивал. Сейчас не встречаемся — не зовет. А я не напрашиваюсь.

Но мы понимаем, что президенту в любой момент может надоесть, что "Эхо" где-то там "журчит", как он говорит. Тем более, что мы видели, что произошло и с главными редакторами более лояльных СМИ — со Светланой Миронюк, с Галиной Тимченко. А "Эхо" вопрос лояльности вообще не рассматривает.

- В чем, на ваш взгляд, проявлялась лояльность "Ленты"?

- Как в чем? Посмотрите, скажем, упоминаемость одного и другого кандидата во время предвыборной московской кампании. Президенту же, и не только ему, кладут сводки.

- И вам кажется, что это было навязано сверху, а не объяснялось просто информационным потоком?

- Нет. Это был инстинкт самосохранения господина Мамута. И некие его договоренности с журналистами. К вопросу о компромиссах.

- Насколько я знаю, господин Мамут не вмешивался в редакционную политику "Ленты".

- И вдруг вмешался? По поводу Азара.

- Да, вдруг вмешался. Собственно, на этом "Лента" и закончилась.

- Ну значит, будем считать, что моя информированность глубже, чем ваша. Вы знаете, у нас очень маленький мир, а господин Мамут, к тому же, еще и мой давний знакомый. И я представляю его взгляды очень хорошо. А также то, как он управляет своими активами. Я думаю, что, если он так управлял своими активами, он так управлял и "Лентой".

- То есть это все-таки только ваше предположение?

- Да. Можно сказать так. Я хочу отметить при этом, что я "Ленту" читал и уважаю. Но понимаю, что это был их компромисс тогда. И разговор про компромиссы и был затеян Галиной Тимченко, чтобы не было видно других компромиссов "Ленты".

Галина Тимченко: "В таких случаях моя бабушка говорила: "гулящая свекровь невестке не поверит". То, что Александр Мамут вмешивался в редакционную политику "Ленты" — это неправда. Хотя он и пытался. Более того, на встрече с частью редакции, уже после моего увольнения, он напрямую сказал, что я его не пускала в редакцию. Что касается предвыборной кампании, это Навальный отказался с нами общаться: он тогда был на нас в обиде. Поэтому у нас были интервью всех кандидатов, кроме Алексея Анатольевича."

- А как вы видите будущее "Эха" в условиях сужающегося информационного пространства?

- Оно не от меня зависит.

- Именно поэтому вы пытаетесь выкупить радиостанцию у акционеров?

- Да нет, это давняя история. Каждый раз, когда меня переизбирают, я вношу на совете директоров такое предложение. Просто две группы акционеров, иногда с противоположными взглядами на информационную политику, затрудняют мне жизнь как главному редактору.

- Но их взгляды же не должны сказываться на редакционной политике?

- Это отвлекает, когда они там где-то схлестываются. К тому же, генеральный директор, назначенный акционерами, может взять и не подписать командировку журналисту в Киев. Или не берет журналиста Азара на работу. И я третий месяц плачу ему (и за командировки, в том числе) из собственного кармана. Точнее из карманов любимых женщин, потому что я сам четыре месяца не получал зарплату, пока со мной не перезаключили договор.

- Вы один из немногих главных редакторов, у которых налажены близкие связи с властью. Вы считаете, что это необходимо в работе главного редактора независимого СМИ?

- Да. Чтобы понимать мотивацию людей, принимающих решения, надо встречаться с ними и разговаривать off-the-record. Это существует во всем мире. Затем главный редактор рассказывает своим журналистам об этих разговорах, чтобы они понимали, что происходит.

Кроме того, с некоторыми чиновниками я дружу. Вот я дружил с человеком, а он стал министром. И что мне теперь, рвать дружбу?

- Как вы в этом случае избегаете конфликта интересов?

- Я не избегаю. Я просто об этом публично говорю. Важно сказать слушателю — этот человек мой друг, но давайте разберем его реформу образования. И я признаю, что у меня есть дружбаны и из кооператива "Озеро", и из оппозиции.

- Почему не оставить работу по добыванию инсайдов журналистам?

- Журналисты тоже могут это делать. Но надо понимать, что я бренд радиостанции, мне более охотно рассказывают что-то. Журналист не может сказать: "Министр Лавров — мой друг". Потому что во-первых, это неправда, а во-вторых я его тогда немедленно сниму из пула. Потому что он журналист, а я нет. Я менеджер. У меня другая работа — я организатор производства.

- Вам кажется, что профессиональное СМИ может добывать информацию любым способом?

- Да. Можно красть документы, а можно разговаривать с людьми. Но мы и крадем, в общем. Если документ носит общественно-важный характер, значит, он заслуживает того, чтобы быть опубликованным. Просто не оставляйте на столах такие документы.

- И вас после этого продолжают звать в кабинеты, где на столах лежат такие документы? Вы не думаете, что это могут делать специально?

- Может, и специально. Весь вопрос в том, подлинный ли документ и как он влияет на жизнь общества. А с какой целью мне его отдали, меня не интересует.

- А методы Lifenews вы одобряете?

- Я считаю, что до недавнего времени они занимались высокопрофессиональной журналистикой. Но с событиями на Украине они перестали занимать журналистскую позицию и заняли пропагандистскую.

Если же говорить про прослушки, то я этого не одобряю. У меня лежали в 90-е годы кассеты с прослушками министров, генерального прокурора, но я их не ставил. Во-первых, это неправильно. Во-вторых я не могу это верифицировать. Когда был скандал с прослушками из кабинета главы администрации президента Александра Стальевича Волошина, я пригласил его к нам (кстати, о дружбе — я дружу с ним, хоть он и закрывал НТВ). Я привел его в монтажную и показал, как 20-летняя девочка может за 10 минут так смонтировать любое выступление, что оно будет звучать с точностью до наоборот. Я ему сказал "И ты веришь прослушкам?"

Мы можем смонтировать Путина так, что он будет звучать как Порошенко. И наоборот. Мы просто на это не идем. И поэтому не ставим прослушки, хотя нам их часто присылают.

- Журналистская этика определяется каждым конкретным случаем или есть жесткие правила, которых нарушать нельзя?

- Решение зависит от каждого конкретного случая. Общественное благо и этика определяются каждой редакцией самостоятельно. Когда мы украли медицинскую карту Ельцина, мы в этом кабинете принимали решение ее публиковать. У нас также была карта его супруги, Наины Иосифовны, которая тоже в тот момент была не очень здорова. И ее карту мы публиковать не стали. Но радио вообще не занимается расследованиями, у нас же нет возможности показать документ.

- Законов, ограничивающих работу СМИ, сейчас принимается столько, что Роскомнадзор может по сути заставить вас снять любой материал, которым недовольны власти — и даже без звонков в редакцию. Как было, например, с сайтом Slon.ru и интервью о марше за федерализацию Сибири. Как СМИ существовать в таких условиях?

- Мы получаем три-четыре уведомления от Роскомнадзора в неделю — в основном, по комментариям. И у меня есть приказ — решение об удалении того или иного комментария должно приниматься в течение 17 минут. Комментарий снимается, после чего, если я не согласен, я вступаю в контакт с Роскомнадзором. Иногда получается что-то отстаивать.

Я не согласен с единственным нашим предписанием от Роскомнадзора — по блогу Навального. Но передо мной была дилемма: снять только блог Навального или все равно снять его, но со всеми остальными блогами. В суде мы поддерживаем Алексея Навального, потому что считаем, что это предписание незаконно. Надо смотреть в каждом конкретном случае, стоит ли упираться. Просто так упираться странно.

Я, например, вчера комментировал ситуацию с федерализацией Сибири. Ну посмотрим, пришлют ли мне предписание. Я не сниму этот материал, потому что в нем нет призыва. Но я сразу взял это на себя, сказал, что я буду это комментировать. Моя и ответственность.

- Скандал с телеканалом "Дождь" был связан с проектом, который канал делал совместно с вами. Использовали ли вы свои связи в администрации президента, чтобы помочь телеканалу?

- Да. Но не потому, что это была наша программа. Потому, что я считал, что это неправильно.

Более того, я пытался поддержать и РИА Новости. Когда я впервые узнал про попытку снять Тимченко, я разговаривал на эту тему с людьми, которые могли принимать тогда решения. Я сам приглашал ее в известный кабинет ровно для того, чтобы сохранить. Я очень корпоративный парень.

- А кого у вас получилось отстоять?

- Про это я никогда не расскажу — только после того, как их уволят. Получалось. И достаточно часто. Потому что ко мне люди прислушиваются.