"Встреча с песней" - 30 лет в эфире "Радио России"

"Соотечественники", 24.08.2004
Николай Головкин

Эта передача в эфире 37 лет – абсолютный рекорд на радио! Уже третье поколение слушателей приникает к радиоприемникам, когда звучат мелодия "Одинокой гармони" и голос автора "Встречи с песней" Виктора Татарского.
Основные идеи передачи были сформулированы самим автором. Татарскому хотелось вызвать людей на нормальный человеческий разговор. "Встреча" – не концерт по заявкам, как часто подчеркивает он. Это – страна воспоминаний, поскольку слушатели буквально делятся в передаче своим прошлым. В каждом письме – открытая душа. И Татарский становится для их авторов своего рода психотерапевтом. Сколько писем прошло через руки Татарского?! И сколько судеб, оживших в давно не звучащих, зачастую и забытых песнях?!
"Встреча" придает ценность и достоинство мелочам – каким-то давним запискам, случайным встречам на вокзалах, на танцах, в кино… Через годы какая-то песня или мелодия "воскресли" в человеке (а может, звучали в его душе и всю жизнь!) – напомнили то ли о давних друзьях, то ли о неудавшейся школьной любви, то ли о ратных делах … А может, вернули в детство, к полузабытой колыбельной, которую пела мать?!
Татарский ищет, и... в эфир летят эти давно погасшие звуки, понятные двоим, а может, и только кому-то одному. Мы же, слушая их, вдруг угадываем за "чужой" историей таинственность и своего бытия… "Встреча" в эфире все эти 36 лет без перерыва. В комедии "На всякого мудреца довольно простоты" Александра Островского старик Мамаев замечает: "…Мы куда-то идем, куда-то ведут нас, но ни мы не знаем – куда, ни те, которые ведут нас…" Так пусть хоть эта передача будет стабильной – и по своей форме, и по своей сути.

– Когда я работаю над каким-то письмом, – рассказывает Виктор Витальевич, – мне нередко попадается не название, а строчка из песни. Эту песню нахожу иногда несколько месяцев спустя, а то и через годы и даю ее в эфир. Среди находок – и старинные романсы, и советские лирические песни 1920-х – 1930-х, и песни эмигрантские, и арии из опер – пожалуй, все музыкальные направления, вплоть до песенок для детей.
Немало произведений еще я продолжаю искать. Эта работа ведется помимо общения со слушателями в эфире 2-3 раза в месяц. В этом смысле передача и держится долго, потому что у нее всегда есть материал на будущее. Есть несколько линий: не только поиски песен, но и поиски людей.
В Гостелерадиофонде хранятся все выпуски передачи. Пока со знаком "Хранить 100 лет". Но если последующие поколения будут прагматичны, то сохранят и дальше, потому что там есть музыкальные записи, которых больше они нигде и никогда не найдут.

– Вам помогают, как я знаю, и филофонисты: безвозмездно что-то присылают…
– Да, помогают! Я же не для себя прошу! Обращаюсь к филофонистам прямо в эфире после письма слушателя: у меня, мол, нет вот этой записи, может, у кого-то есть?! И они присылают. Порой даже больше, чем я прошу. Фамилии этих филофонистов (это – люди из разных городов России) с благодарностью называю время от времени в передаче.

– Вы читаете первоначально письма слушателей на работе или дома?
– Всегда дома!

– "Встреча" – это отдушина для многих: жизнь-то светлее не становится. А сколько звучало и звучит писем, в которых не просто искренняя боль – человек признается, что не хочет больше жить… Может, вы кого-то и спасали?
– Да не может быть! По новым письмам этих людей знаю: так и было (вопрос деликатный, поэтому никаких намеков на эти истории делать не буду!). Конечно, важно, чтобы вовремя такие письма прозвучали. Они требуют особенно бережного отношения. Я не даю никаких советов. Просто пытаюсь вывести пишущего мне человека из тяжелого душевного состояния.

– Меня всегда поражают ваши удивительные комментарии, ответы. Они рождаются уже в студии, у микрофона?
– Обязательно у микрофона! И должны рождаться у микрофона. Или не рождаться! Здесь передо мной само письмо, почерк написавшего его человека. Это для меня важно! Другое дело какие-то сведения, даты и так далее – эти материалы, конечно, я заготавливаю заранее.
Иногда слова меньше значат, чем пауза, которая может возникнуть совершенно неожиданно. Ведь к моменту записи передачи знаешь, что скажешь, но не знаешь – как. Вот это "как" и должно родиться у микрофона. "Встреча с песней" – не спектакль, это в чистом виде импровизация. Если заранее определю: я здесь буду реагировать и здесь, то это будет фальшиво.
В передаче разговариваю со слушателями, будто с одним человеком. На радио я придерживаюсь определенного голосового режима. Записываю программы в одиннадцать часов утра. Нельзя подходить к микрофону ни раньше, когда голос еще спит, ни позже, когда он уже может устать. До этого в день записи не разговариваю ни с кем, не ем.

– А не едите-то почему?
– Нет ничего пошлее сытого ведущего у микрофона. Тем более что я разговариваю с людьми, которые в этот момент могут быть, как бы это поделикатнее выразиться... несытыми!

– "Тридцать лет назад, – пишет вам Любовь Александровна Г. из Самары, – "Встреча с песней" казалась мне обращенной в прошлое, а теперь – как будто вестник, прилетевший из будущего". Мне кажется, она права: передача стала не просто клубом общения – клубом единомышленников...
– Да, конечно! Люди помогают друг другу: кто чем может. Когда я сообщаю, например, в эфире адрес несчастной женщины, которая еле сводит концы с концами, то через некоторое время она получает и денежные переводы, и, наконец, помощь людей, которые рядом. Я это делаю нечасто, но делаю.

– Иногда вы и спорите со своими слушателями...
– Стараюсь мягко, если тон письма не бывает хамским и раздраженным. Редко, но такое, к сожалению, тоже бывает. Но чаще все же мы беседуем со слушателями.

– Как в советские годы, когда на официальном радио родились эти неформальные "Встречи", их могла пропустить цензура?
– В 1967-м такая передача, где ведущий читает письма и разговаривает со слушателями, появилась на радио впервые. Это сразу же вызвало наверху, во властных структурах, большое недоумение, вопросы. Но потом все закрыло обилие писем. Это сейчас письма простых граждан ничего не значат. Но раньше был отдел писем ЦК КПСС. Поэтому, естественно, и у нас, в Гостелерадио, был такой отдел. Эти письма ограждали передачу от закрытия.

– Все письма вы храните до сих пор?
– Да, нет, разумеется: ведь писем пришло более миллиона. В свое время передача получала их более трех тысяч в месяц. Храню лишь некоторые письма, которые отбирал для передач.

– Есть ли у вас редакторы или другие помощники?
– С самого начала и до 1985 года в качестве редактора мне помогала Тереза Владиславовна Рымшевич. Ее сменила Татьяна Сергеевна Зубова. Роль Терезы Рымшевич, особенно на первых порах, была велика. Она давно работала на радио и хорошо знала то, чего не знал я. Теперь помогают мне только звукорежиссер Дмитрий Трухан. И еще Анастасия Кузнецова – координатор передачи.
Сейчас писем значительно меньше. Но каждое письмо – во многом исповедь. Поэтому несколько сотен писем, которые ежемесячно получает передача, равнозначны тем трем тысячам, которые были 20-30 лет назад.

– Передача всегда звучала по первой программе Всесоюзного радио. Не "потеряли" ли ее некоторые слушатели, когда развалился Советский Союз?
– После некоторых публикаций люди звонят или пишут и спрашивают: а где и когда, мол, можно послушать передачу… Или вообще говорят о "Встрече" чуть ли не в прошлом времени. Это меня очень огорчает. Передачу не так трудно найти. Она выходит по "Радио России" во вторую, четвертую, а если есть, то и в пятую субботы каждого месяца в 21 час 8 минут по московскому времени.
У меня передача не только для москвичей или питерцев. Она направлена на Россию. В широком смысле слова. Теперь, когда передача стала выходить через интернет, откликаются и наши соотечественники из стран Западной Европы – из Швеции, Дании, Норвегии, Германии... А недавно я получил письмо даже из Канады.

– "Встреча" отличается замечательным русским языком. И вы подаете пример, и удивительны письма слушателей…
– Да, мы стараемся обходиться русским языком. Радио всегда было первым, кто ставил заслон мусору в языке, было эталоном произношения. В свое время я окончил училище имени Щепкина при Малом театре – курс Игоря Ильинского и Михаила Царева в. Это очень хорошая школа речи и слова. И сегодня мне грустно, что все дозволено: дикое произношение, неверные ударения, немыслимые конструкции фраз…
Знаете, я не хотел бы превращаться в какого-то сноба, но если общество терпит то, что звучит сегодня порой по телевидению и радио, значит, оно это заслужило. Я не понимаю, почему Государственная Дума не может определиться с Законом о языке. Депутаты, мне кажется, не знают, что это такое и как с ним быть. В самом Законе масса иностранных слов, без которых, кстати, порой не обойдись… Слово "премьер", допустим, – ну что же мы будем говорить: "председатель Совета министров"? А Совета Министров уже нет. С другой стороны, "губернатор" есть, это – российское слово, и "губерния" – нормально. А причем тут "мэр"? Может, лучше говорить: "городской голова"… Ну, так определитесь, господа хорошие!

– Ваша передача несколько раз выдвигалась на Государственную премию, но потом, увы…
– Я не хочу об этом говорить, потому что, если это Государственная премия, то ее дает государство, его дело решать. Знаю, выдвигали передачу именно слушатели. Это были инициативные группы. Но, видимо, государство и слушатели друг к другу никакого отношения не имеют?!

– Вы – шестидесятник. И от возраста, наверное, никуда не деться… Чувствуете ли вы связь со своим поколением?
– Не надо никого никуда замыкать. Ни по возрасту, ни по вкусу. Почему люди требуют к себе уважения только за прожитые годы? Возраст совсем не достоинство. Это – неизбежность. Можно прожить 90 лет и никому ничего хорошего не сделать. Я встречал таких невыносимых людей, с которыми просто тяжело общаться, потому что от них идет дикая аура. И встречал 20-летних ребят, великолепно понимающих, где они живут, чем им нужно заниматься, как они это все будут делать… По себе чувствую, что с возрастом, к сожалению, кое-что уходит. Слишком много знаю. Много видел. Много читал. Многое становится неинтересным.

– В передаче "Встреча с песней" часто звучит тема Великой Отечественной. А вы помните войну?
– Я родился в 1939-м в Ленинграде и всю блокаду находился там. Войну я помнить не могу: мозг спал, так как питания никакого не было. Днем пробуждения стал день Победы. 9 мая 1945 года вместе со всеми был на набережной Невы. Помню корабли, расцвеченные гирляндами флагов, и салют. Вроде я очнулся, хотя мне было уже 6 лет. В 1946 году родители переехали в Москву. С тех пор я живу здесь, на Арбате.

– Вы себя считаете москвичом или ленинградцем-питерцем? Как относитесь к тому, что сейчас говорят: две столицы… Это надуманная тема или нет?
– Себя я считаю питерцем и москвичом одновременно. Родился там, жизнь мне спасли там… Но так сложилось, что большую часть жизни живу в Москве. Неоднократно бывал в Ленинграде-Петербурге на гастролях – с чтением литературных программ. Прежде почти каждый год. Теперь, увы, реже.
Хорошо, что у нас есть Москва и Петербург. А бороться за приоритет – по-моему, совершенно ни к чему. Сказать, что культурная столица – Петербург чрезмерно. В Москве достаточно своих духовных богатств. Не надо сравнивать. Это очень разные два города. Москва – купеческая, немножко деревенская. Питер – строгий, Петровский город, расчерченный на квадраты кварталов по европейскому образцу. Они дополняют один другой.

– В 1960-1970-е были постоянно ваши концерты в Московской филармонии. По городу висели большие афиши…
– Да, концерты были постоянно. И не только в Москве, но и в Питере, и в Киеве, и в Минске … Во многих городах Советского Союза для них отводились не маленькие залы в филармонии, а полуторатысячные концертные залы. И один человек весь вечер держал внимание аудитории литературой. Можете себе представить, как был этот жанр нужен?!

– Сейчас его оттеснили?
– Тут много причин. Во-первых, все, что было запрещено, напечатано. Или, по крайней мере, почти все. Во-вторых, нет нужды ни в каких подтекстах. Думаю, интерес к литературным чтениям еще вернется. Хотя потребность в них, конечно же, есть, мне сейчас выступать на сцене почему-то не хочется. Предпочитаю общаться со слушателями через радио. Но, может быть, наступит время, когда я вернусь на сцену как чтец.

– По образованию вы актер. Почему же выбрали радио, а не театр?!
– После окончания средней школы в Москве поехал в Астрахань, где немного поработал в драматическом театре имени Кирова. И понял: связать свою судьбу ни с каким театром не смогу! Причина: 100-процентная зависимость от всех и вся. Мне это очень не нравилось с детства. Я все-таки мальчишка с Арбата, воспитывался больше здесь, в арбатском дворе. И у нас, послевоенных ребятишек, такое чувство было всегда – настаивание на своей собственной роли. Поэтому в 1961-м, после окончания Щепкинского училища пришел на радио (параллельно с учебой я здесь уже работал). Хотел по возможности быть самостоятельным в деле. А радио эту возможность давало.

– Знаю, что ваш прапрадед по материнской линии – Николай Гаврилович Чернышевский. А как бы вы сами ответили на вопрос своего предка: "Что делать?"
– Я знаю, чего не делать. В общем, если ты будешь знать, что не надо делать, то все остальное будет правильной жизнью. Только это надо понять! В первую очередь, конечно, по библейской истине не относиться к людям так, как самому бы не хотелось, чтобы они относились к тебе. Во многих письмах, адресованных "Встрече", люди нередко поднимают этот вопрос. С чем-то можно и согласиться.
Выступая как чтец по всей России, я никак не мог попасть в Саратов, родной город Чернышевского. Но все-таки судьба привела меня туда. В 1998-м меня пригласили на фестиваль "Славянский базар", который проходил именно в Саратове. В городе чтут память Николая Гавриловича. В очень хорошем состоянии и его дом-музей, и мемориал на кладбище. Думаю, нет смысла с нынешних позиций обсуждать роль в истории России этого, в общем, конечно, выдающегося человека.

– Вы многие годы читаете и классику на радио. Но сейчас, к сожалению, она звучит в вашем исполнении мало…
– Я записал и последние рассказы Фазиля Искандера. Это великолепная литература. Будем считать, что это уже тоже классика. Что касается предыдущих лет, то я записал для Гостелерадиофонда – золотого фонда – 15 двухчасовых программ. Там масса интересного! Так, 4 часа один только "Мастер и Маргарита" Булгакова, 2 часа – "Собачье сердце"… Но сейчас, к сожалению, нет форматов таких, чтобы это все звучало.

– Но можно ведь эти записи на дисках выпускать?
– Не буду я этим заниматься! Мне интересен сам процесс работы. Что касается новых записей, они редки, но я надеюсь, что они будут и впредь. Потому что на "Радио России" все-таки есть такие отрезки как 30 минут без вторжения рекламы. Даже 50, которые отведены "Встрече". Это единственная станция, где есть такие форматы. А другие радиостанции эфирное время дробят. Клипы, клипы сплошные…

– Нравилась ли вам работа над циклом "История одного шедевра" на ОРТ, посвященным Третьяковской галерее?
– Что касается самой темы – "История одного шедевра" – конечно, было интересно … Третьяковская галерея – вообще один из самых любимых моих художественных музеев. Цикл закончился. Технология передачи очень тяжелая и, на мой взгляд, не моя, потому что я не сторонник коллективного творчества. Поэтому, естественно, я не стал телевизионным человеком. И не стану! Каждому – свое.

– У вас были счастливые моменты в кино, связанные с дублированием Амаркорда" Федерико Феллини…
– Это было не дублирование. В "8 1/2" и "Амаркорде" Федерико Феллини и "Кабаре" Боба Фосса я читал сопроводительный авторский текст. За всех героев – от начала до конца. Но, в первую, очередь от автора, который как бы подсказывал, что говорили персонажи. Во-первых, меня привлекло, что это три блистательные кинополотна. А во-вторых, принцип был избран великолепный: слышны были голоса актеров, чего не бывает, как правило, при дубляже. И мне было самому интересно, потому что это просто замечательный материал кинематографический. В хоре я не люблю петь! Если бы в этих работах участвовало 5-7 человек, я бы отказался…

– Сейчас многие известные люди подались в рекламу, "раскручивают" что-то. Вам, наверное, тоже предлагали?
– Ну, разумеется, предлагали. И уже давно предлагают, причем довольно крупные режиссеры кино. Но они мне не дают какую-то роль. А предлагают озвучить рекламный клип или ролик. Я отказываюсь. Они настаивают: "Вы, наверное, не поняли: это очень большие деньги!" Отвечаю: "Да причем здесь деньги? Сколько же можно все мерить на них?! Не нужны мне никакие деньги! Не буду я этим заниматься. И все..." Меня не убеждает, что в свое время это делал кое-кто из великих артистов. Их вынуждали какие-то обстоятельства. Это, конечно, очень горько. Знаю, они вели себя на съемках очень напряженно. Их раздражал этот процесс.
В России реклама – это больное место для всех. И не надо сравнивать участие актеров в рекламе на Западе с нашим "бесконечным сериалом". У нас, у людей творческого труда, миссия другая. Совершенно другая!