ГАЗЕТА.РУ: Радиопомехи

Посвященный Шостаковичу британский спектакль «Шум времени» с участием Эмерсон-квартета – главный козырь Чеховского фестиваля.

Приезд Саймона МакБерни с театром «Комплисите» был если не самым главным, то уж точно одним из двух-трех главных козырей чеховского фестиваля. С тех пор как эта знаменитая лондонская труппа 12 лет назад побывала в Москве с «Улицей крокодилов» по Бруно Шульцу, тот, кто видел эту постановку, вспоминал ее как одно из главных впечатлений в жизни и жалел тех, кто не попал. Тогда впечатленный приездом в Москву МакБерни поставил в Лондоне спектакль по Хармсу, называвшийся классически: «Из дома вышел человек». Через десять лет он сделал еще одну постановку о тоталитарной России – «Шум времени», – посвященную судьбе Шостаковича, и именно она приехала на нынешний чеховский фестиваль.

Главная фишка этого спектакля – участие в нем знаменитейшего американского струнного Эмерсон-квартета, в репертуаре которого Шостакович – один из основных композиторов. Инициатива заказать такую постановку МакБерни шла от американцев, и он потом рассказывал, как, сочиняя спектакль, сажал квартет по углам комнаты, а сам с братом (тот в «Комплисите» отвечает за музыку) ложился в центре на пол и слушал, как играют.
Спектакль отталкивается от радиопередачи – исполнения Пятнадцатого квартета Шостаковича по радио «Би-би-си» в 70-х годах.

От этого события он отталкивается и к нему приходит, а все остальное – радиопомехи, шум времени. На сцене артисты не произносят не слова, весь текст – это набегающие друг на друга звуки из транзистора. Напряженная речь сводок новостей начинается от сегодняшнего дня – с терактов в лондонском метро, затем, будто крутя ручку приемника, мы уезжаем назад во времени: врывается голос Клинтона, который отрекается о Левински, пала Берлинская стена, умер Пресли, умер Шостакович, полетел Гагарин. Оказывается, Гагарин в полете пел песню Шостаковича «Родина слышит, родина знает».

Задник спектакля – сплошное полотно из трепещущих листов, наверное, нотных. На них проецируются старые фотографии и кадры кинохроники. На сцене нет ничего, кроме стульев и четырех актеров, двигающихся вокруг них в гротескном танце. Стульев становится все больше, они продолжают ряды сидений огромной фотографии со съезда Союза композиторов. Звучит рассказ Шостаковича о том, как он шел на сцену каяться в формализме и кто-то сунул ему в руку бумажку с покаянием, которое следовало прочесть.
Он повторял потом: «Я был как кукла-марионетка…».

По проходу между рядами стульев артисты ведут виолончель в пальто. Выйдя на авансцену, снимают пальто, разнимают инструмент на части.

В фонограмме, перебивая друг друга, звучат проникновенные голоса радиоведущих познавательных передач. Один рассказывает про изобретение радио и распространение радиоволн. Другой с бархатной душевностью рассуждает о том, как действует на человека музыка и почему. На экране – портреты Шостаковича. Композитор с детьми. Голос рассказывает, как он был нелеп на лыжах и все время падал. И как учил сына не бояться. Близкие люди знали, что Д. Д. слушает «Би-би-си», но сам он, послушав, не забывал повернуть ручку и сменить частоту, чтобы его нельзя было в этом уличить. Голос Ростроповича по-английски рассказывает о том, как по зову Шостаковича он мчался куда-то на окраину Москвы, чтобы посидеть с ним в комнате и полтора часа помолчать. А потом Шостакович благодарил и прощался.

На сцене платья и плащи будто сами собой танцуют и потом медленно уплывают вверх. Вспоминается недавняя завораживающая инсталляция Кристиана Болтански «Призраки Одессы» в руинах Музея архитектуры – висящие в сумеречной пустоте замерзшие пальто погибших людей. Голос рассказывает об исполнении Седьмой симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде, где в оркестре радио из-за смертей и ухода в ополчение осталось всего 15 музыкантов.

Наверное, то, что рассказывают все эти радиоголоса, производит сильное впечатление на западную публику. Но нам все это известно. Телефонный разговор Шостаковича со Сталиным перед поездкой на американский конгресс, где на слова композитора о том, что там он будет в неловком положении, поскольку в СССР все его сочинения, которые исполняются в Америке, запрещают, – вождь с характерным грузинским акцентом спросил: «Кто запрещает?». И о том, что, давая в Америке интервью, Шостакович считал, что для него все кончено. Как собрал чемодан и ждал ареста. У кого из нас не было родителей или бабушек-дедушек, которые вот так же ждали ареста?
Вой ветра и четыре фигуры в развевающихся пальто, пытающихся идти против ветра.

Для нас этот образ банален – мы с рождения живем в таком климате.

Стулья, составленные в ряды, постепенно громоздятся в огромную гору. Мы сами не замечаем, как вместо четырех актеров на сцене оказываются четыре музыканта. Они начинают играть последний, Пятнадцатый струнный квартет Шостаковича и все действие вокруг останавливаются. Листки бумаги на заднем фоне чернеют и кажутся обуглившимися. В музыке звучит все то, о чем лихорадочно, многословно, сбивчиво до того рассказывал спектакль МакБерни. Только говорит об этом больше, мощнее и в то же время интимнее. Как это происходит, я не берусь описать. С последними нотами квартета и заканчивается спектакль.

Выходящие из театра имени Моссовета зрители видели, как отъезжала от главного входа дипломатическая машина с американским флагом. Говорили, что приезд Эмерсон-квартета – прощальный подарок Москве от американского посла, срок службы которого в столице закончился.

«Шум времени» – 11, 12 июля в театре имени Моссовета