Технопоэзия. О Музее радиолюбительства

Музей радиолюбительства имени Эрнста Теодоровича Кренкеля (знаменитый полярник-челюскинец) теперь школьный. А был Музеем Центрального радиоклуба СССР. Клуб закрыли, музей готовились расформировать, а там много ценных экспонатов. Спасли его в 2002 году почетный радист СССР Евгений Суховерхов, который теперь директор музея, и директор школы N 1675 Наталья Дикарева, и еще радиолюбители Козлов, Беев и Хачатуров. Коллекция — около 2 тыс. предметов, оценивается приблизительно в $1 млн, и расформировать ее не удалось. С тех пор, судя по интернету, у музея натянутые отношения с Союзом радиолюбителей России.

Музей этот состоит из четырех залов. Один — военный, здесь немецкие, советские и американские станции, рации, приемники и пеленгаторы. Второй — действующая радиостанция музея, в которой еще стенд, посвященный Кренкелю, и модель спутника Земли. Третий — мастерская, где паяют, здесь же самодельные радиостанции. И наконец, в четвертом зале — богатейшая коллекция приемников от 1930-х до 1990-х годов плюс коллекция телевизоров, фотоаппаратов и самодельных советских компьютеров 1980-х годов. Еще, пожалуй, скажу, что все это находится во вполне приличном порядке — большинство экспонатов работает, содержится в чистоте, они имеют вполне пристойный этикетаж. Кроме Евгения Суховерхова, который работает в этой школе учителем труда, сотрудников в музее нет, так что это творение энтузиаста-одиночки. Должен сказать, что из всех виденных мною музеев одиночек этот находится в наибольшем порядке, а для школьного музея немыслимо богат.

Другое дело, что он как-то не очень отражает суть явления, которому посвящен. Отчасти потому, что школьный, а в основном потому, что это невозможно. На сайтах радиолюбителей (которых, надо сказать, полно и по сию пору) любят рассказывать истории про то, как кто встал на этот путь. Звучит это примерно одинаково: "Нашел в ящике отца стабилитрон Д814... И меня засосало". Конкретные артикулы находок могут меняться, но не сюжет. Вероятно, экспозицию Музея радиолюбительства следовало бы делать по принципу "чем меня засосало", но люди эти обычно разбирают то, чем их засосало. "В пять лет я при помощи отвертки разобрал отцовский "Маяк-231(2)", был наказан. В шесть лет я уже распаял полностью дедовский "Олимп-004", был практически казнен". Радио как рыбалка на живца — любитель заглатывает крепко, но живец не сохраняется.

Не знаю, есть ли у вас знакомые радиолюбители. Люди это немногословные, а половина произносимого ими непонятна: "Слушал хэмов на КВ — был недостроенный лаповок, который с началом 1990-х был превращен в сибишку". При этом они исполнены внутреннего горения и ведут себя так, будто стремятся к высшей цели. Их принципиальность не знает преград — все, что можно распаять, они распаивают, их не останавливают ни любовь, ни запреты. Они хищно бросаются на груду электронного мусора и оглашают пространство громким криком восторга, найдя среди хлама какую-то горелую козявку. Это необъяснимо.

Вернее, теперь я знаю, как это объяснить. Мне помогла книга Дмитрия Быкова о Булате Окуджаве, где он выдвинул оригинальное учение о поэте-трансляторе. По Быкову, бывают поэты, которые транслируют музыку сфер непосредственно из эфира эпохи, и такими были Окуджава и Блок. Насчет поэтов я, честно сказать, не готов комментировать, но его идея открывает глубочайшие перспективы в понимании радиолюбителей. Они вырастают из чуда, из первичного ощущения, что тишина вокруг нас на самом деле наполнена голосами и нужно только уметь их услышать. Поэты для этого пользуются своими техниками и как трансляторы несколько нестабильны, а вот радиолюбители поставили дело на крепкую техническую основу. Берут паяльник, канифоль, свинец, диоды, реле, еще разные ведомые им вещи, и тишина начинает говорить! И отсюда — бескомпромиссность радиолюбителя, его устремленность, его вдохновенность. Творческое горение пахнет канифолью. Он идет все дальше, он хочет слышать, как в окружающем эфире колеблется волна Курска, Орла, Донецка, до что там, Стамбула, Тегерана, Канберры! Я считаю, паяльник надо приравнять к перу.

Ну вот, и именно эту, самую главную сторону радиолюбительства в музее показать не удается. Потому что там готовые, работающие изделия, а это все равно как вместо того, чтобы самому делать стихи, чужими пользоваться. Приятно, конечно, но все же не то. Тем более ведь по радио часто говорят какую-то чушь. Но одно дело, когда ты сам собрал приемник и часами слушаешь переговоры, скажем, ментов — ты создал их, слепил звук их живого голоса своими руками. А совсем другое — когда ты то же самое слышишь с помощью готового устройства: "Седьмой, седьмой! Ты козел, седьмой! Понял, седьмой? — Пятый, я седьмой. Слышу тебя хорошо. Сам козел!" Это совсем не так интересно. А если передача на китайском, а ты его не знаешь? А вот радиолюбители на собранных ими приемниках могли часами слушать передачи на незнакомых языках. Еще бы! Из какой-то деревяшки, из каких-то медных жил льется живой голос! Окуджава, мне кажется, не мог не понимать значения медных жил в радиотехнике — ну как поэт-транслятор.

Это нельзя показать вообще, а вдобавок музей школьный. А у школьного музея воспитательные задачи, прежде всего военно-патриотическое воспитание. И тут так считается, что военная радиостанция, трофейная, немецкая, очень воспитывает патриотические чувства. А на самом-то деле она совсем не для этого была нужна. Она была нужна, чтобы ее разобрать. После войны радиолюбительство перешло на принципиально новый уровень, ведь сколько радиодеталей появилось! Чего только не собирали! Это была революция. Во всем мире, но и у нас тоже. Из сотен радиолюбителей появились миллионы, и каждый второй мальчишка что-то такое паял. Это уникальная советская субкультура, и мне страшно жалко, что я не был этим вторым мальчишкой. Я пробовал, я паял, но оно не заговорило. Дар радиолюбителя дается не всем.

Радио — это свобода, и, разумеется, свобода была в сложных отношениях с государством. Элементарный конвертер, приделанный к транзистору (причем его схема была опубликована в журнале "Радио" еще в 1960-х годах), позволял полностью отделить "Голос Америки" от сопровождающих его глушилок. До сих пор в блогах всерьез обсуждают, случайно это придумалось или публикация — диверсия. А записывающие устройства? В этом музее есть подлинный раритет — самодельный аппарат для записывания пластинок "на ребрах" — на рентгеновских пленках. Весь Высоцкий сначала прозвучал так. Но детям же этого не расскажешь. Детям рассказывают про военно-патриотические соревнования по радиопеленгу — как радиолюбители ловили в лесу шпиона с передатчиком на время, кто быстрее поймает, и получали за это вымпелы и кубки. "Охота на лис" это называлось. Поэта далеко заводит речь, и радиолюбители тоже иногда заходили куда-то не туда. Но в принципе что же, детям нравится.

Так что главное в этом музее увидеть нельзя. Но там есть великолепные экспонаты. На самом деле по составу коллекции это один из самых выдающихся музеев Москвы, и, глядя на фантастические приемники 1930-х, 1940-х, 1950-х годов, на первые телевизоры, на личную радиостанцию Кренкеля, невольно завидуешь школе, у которой такой музей. Надо сказать, рассматривая его коллекцию, я все время тревожился за Евгения Суховерхова, сотворившего такое чудо. Ему под 70, и он один понимает, что это все такое, как оно работает, как это чинить. А время радиолюбителей сходит на нет. Там у него в коллекции есть первые блоки памяти, которые он сам собирал. Там стоит один килобайт конца 1970-х, по размеру он как полкило сахара-рафинада. А теперь-то как паять? Другая эпоха. Но когда я от него ушел и залез в интернет, то обнаружил, что радиолюбителей, оказывается, тысячи! Никуда не исчезли, эта культура не умерла. И каждый заново открывает это счастье — голос, звучащий из пустоты. Компьютер этого не заменяет. Может, это и впрямь как поэзия, и, раз появившись, больше уже не исчезнет?

И музей тогда выживет. А так вообще-то спешите видеть. Если он теперь всегда будет при школе, то это ненадолго.

Берниковская набережная, 12, т.915-0560

Григорий Ревзин, Журнал «Weekend» № 44 (140) от 13.11.2009