Андрей Колесников: Один час из новой жизни Ивана Рыбкина

Первое после непродолжительного отсутствия на родине часовое интервью кандидата в президенты Ивана Рыбкина на радиостанции "Эхо Москвы" произвело неизгладимое впечатление на специального корреспондента Ъ АНДРЕЯ Ъ-КОЛЕСНИКОВА.

Поначалу, слушая Ивана Петровича Рыбкина, я честно пытался анализировать то, что он говорил. Потом я уже просто пытался понять, что он хочет сказать. Потом я уже просто слушал.

       – Я иногда лечу и еду, мало кого предупреждая. В этот раз приехал, оставил фрукты супруге, деньги, оставил свой пиджак, другой взял и поехал поездом в Киев по простому паспорту. Я решил поехать. Сел в поезд и уехал... Приехал в Киев, у меня встречи, беседы. Переговорный процесс. Политики, политтехнологи, люди, которых я знаю. Есть и бизнесмены. Некоторых знаю очень давно, некоторых не очень давно. Беседуем, говорим, не возвращаясь ни к чему. Собирался возвращаться, это правда.

       – Тогда что помешало возвращению?

       – Мы засиделись допоздна. Разговор шел подробный, времени не хватало. Потом я начинаю смотреть украинское телевидение, особенного ничего нет. Мне попались другие телеканалы. По-моему, сначала украинское радио. Я услышал размышления о себе. Думаю, что-то происходит непонятное, что я вроде бы пропадаю. Это меня сразу насторожило. Я один. Мне одному возвращаться, думаю, не след. Думаю, где я пропадаю? Я вроде бы не исчезаю. Думаю, наверное, переночую, задержусь. Дальше все это дело нарастает. Это вроде бы естественное положение дел.

       Медицина различает несколько видов шизофрении: циркулярную, гебефренную, кататоническую, резидуальную. Мне, как неспециалисту, пока что трудно было с категоричностью отнести заявления кандидата в президенты к одной из этих форм, тем более что сам Иван Петрович, предвосхищая вопросы, сразу оговорился:

       – Я шизофренией не страдаю. Только что получал справку на владение и пользование оружием, менял удостоверение как автомобилист, прошел все комиссии, в том числе у психиатра. Я себя хорошо чувствую, поэтому могу сказать: не дождетесь.

       Но очевидно, что кандидату пришлось в полной мере пережить по крайней мере атипичный пубертатный период, неизбежно наблюдающийся в общей популяции больных.

       – Естественно,– продолжал рассказывать Иван Рыбкин,– что у меня сразу появилась настороженность к моему окружению, собеседникам, кроме, может быть, одного человека. Я и там увидел некое оцепенение... Мне уже стали разные мысли в голову приходить. Это мои мысли. Может быть, в условиях одной-другой бессонной ночи я себя вводил в заблуждение, но это законоположение. Конечно, я стал лихорадочно искать каналы, компьютер. Слышу, и Александр Альбертович Вешняков примерно это же говорит...

       Академик Тиганов в своей монографии "Эндогенные психические заболевания" подробно описывает такого рода переживания: "Нередко больные, несмотря на явные признаки дефицитарности, сохраняют отдельные привязанности, в частности к кому-то из знакомых".

       – Я знаю,– заявляет Иван Рыбкин,– возможности исследовательских институтов, знаю, как по этой штучке можно контролировать местоположение человека и все остальное.

       Он не поясняет, что это за штучка, подразумевая, что это и так понятно слушателям "Эха Москвы". Такое поведение легко объяснить, если пациент, по классификации профессора Пчелиной, страдает люцидной кататонией на фоне симплекс-синдрома с возникновением психотического состояния с картиной субступора, прерывающегося импульсивным возбуждением.

       – Я решил в какой-то степени переждать, но чувствовал, что это может кончиться для меня достаточно прискорбно,– сообщает кандидат в президенты радиослушателям.– Я в деталях рассказываю, никогда так не рассказывал, я терпеть этого не могу... Но то, что несколько дней не могли найти, ну это неправда. Ну неправда. Вот щелкните мышкой – и сразу все высветится...

       В какой-то момент пациент демонстрирует явные признаки рекурентной шизофрении на этапе чувственного бреда, характеризующегося синдромами инсценировки и антагонистического бреда. "Синдром инсценировки,– отмечает академик Тиганов,– проявляется возникающим у больных ощущением, что вокруг них разыгрывается спектакль, идет съемка фильма; жесты и движения окружающих полны особого значения, а в их речи они улавливают только им понятный смысл". Так, Иван Рыбкин информирует:

       – Как будто в какой-то момент в какое-то взаимодействие вошли уже другие какие-то на определенном этапе с нашими спецслужбами... Я не знаю их целей до конца, мне еще нужно продумать, но я вам сказал ровно те факты, которые сопровождали мое отсутствие.

       Нельзя полностью исключить, впрочем, что он просто имел в виду инопланетян.

       В какой-то момент пациент заявляет, что ему могли что-то подмешать в воду или пищу, но категорически отрицает, что мог стать жертвой запоя:

       – Я тут слышал как-то недавно, обратились к Ксении Юрьевне, моему главному помощнику по избирательному фонду, говорят: а у него не запой? Я человек непьющий. Было время, когда 18 лет вообще в рот не брал. Начиная с октября 93-го года выпиваю немного иногда, но последние четыре года, как ушел в отставку, не испытываю в этом потребности совсем, потому что протокольных мероприятий нет. Дрова рублю, снег чищу, в бассейне плаваю, если появляется необходимость, а больше – в реке.

       Здесь важно, что наблюдаемому удалось самостоятельно и довольно точно определить время начала редукции энергетического потенциала: октябрь 1993 года. В будущем это может способствовать коррекционному воздействию в целях социально-трудовой адаптации пациента. К внушающим оптимизм факторам надо добавить, что даже в условиях острого онейроидного помрачения сознания больной не отказывался от психиатрической помощи:

       – Я, конечно, гулял настойчиво... как мерил комнату, ходил, разговаривал с собеседниками... Конечно, меня собеседники не оставляли... И такие могут вещи прийти, что во взаимодействие с теми, кто давит отсюда, могли войти другие какие-то силы.

       – Но не было похищения, не было никаких насильственных действий в отношении вас? – задает ведущий вопрос Ивану Рыбкину.

       – Это не мне квалифицировать, что было, и как было, и что кончилось.

       – Подождите, Иван Петрович, вы же в сознании были, извините.

       – В сознании. Но я еще раз говорю: то, что со мной происходило, не хочу давать квалификацию. По тому, что происходило в первой части, мне все понятно. Что происходило во второй части, для меня просто удивительно. Просто удивительно.

       Фактом, способным серьезно затруднить процесс коррекции, является следующее утверждение кандидата в президенты:

       – С моей точки зрения, я сказал сегодня предельно четко.

       Такие проявления свойственны скорее больным шизоаффективным психозом. Академик Тиганов в своей монографии, имеющей особую научную ценность в период нынешней политической стабильности, отмечает, что такое проявление можно с большой долей уверенности отнести также к тяжелому случаю острой экспансивной парафрении с идеями реформаторства и изобретательства. В этом случае "наблюдается разорванность речи (иногда достигающей степени словесной окрошки), при которой речь, сохраняя грамматическую правильность, теряет всякий смысл".

       Именно это мы и можем наблюдать на данном примере:

       – Я могу сказать, на сто процентов будучи уверен, что все это происходило с ведома специальных служб России.

       – Это что? Еще раз.

       – Это просто подтверждение. Почему? Потому что...

       – Что "это", Иван Петрович?

       – Ну то, что со мной происходило.

       – А что с вами произошло?

       – Да то, что объявляли, что меня ищут, они не могли меня найти. Что это за игра такая?

       Ведущий "Эха Москвы" в заключение справедливо отмечает:

       – Главное, как мне кажется, в том, что Иван Рыбкин снова в Москве, в кругу своих коллег и в кругу родных.

       Безусловно, больной сейчас крайне нуждается именно в таком окружении.