30 лет назад прекратилось глушение Радио Свобода на территории СССР

Трехмерным был мир советского человека: глушение водки, глушение рыбы, глушение западных радиостанций. По-заграничному jamming, на профессиональном языке – "сигнал радиоподавления", в интеллигентской среде – "джаз КГБ". Хрен редьки не слаще.

Приписывать все цензурные грехи большевикам было бы в данном случае несправедливо. Историк глушения журналист Римантас Плейкис (бывший министр связи и информатики Литвы) рассказывает в своей интереснейшей и дотошной книге о пионерах в этой области – немецких вооруженных силах, пресекавших вражеское радио еще в годы Первой мировой. В начале 1920-х Рейхспост (почтовая служба Германии) глушила радиотелеграфную линию между Петроградом и Парижем, а "в 1923 г. французы из Эйфелевой башни создавали помехи связной радиостанции Берлина" (Р. Плейкис. Радиоцензура. Вильнюс, 2002).

Дальше – больше. Советский Союз глушил румынское радио, австрийцы – гитлеровское вещание, итальянцы – англичан, обращавшихся к Абиссинии. Дуэли СССР и Германии в этом отношении бесконечны.

В 1939 году, пишет Р. Плейкис, в Москве "было создано отдельное ведомство радиоподавления".

Любители технических подробностей встретят в его исследовании множество профессиональных терминов: антенны ВГДШ (вибраторы горизонтальные диапазонные шунтовые), воздушные фидеры, синтезаторные возбудители, специзделие "Зенит".

Двадцать лет назад я взял интервью у технического руководителя советской структуры глушения Наталии Евгеньевны Крестьяниновой. По обстоятельствам разговора я первый раз в своей журналистской практике не мог включить магнитофон (не был изначально уверен, что она согласится на запись), поэтому полностью корректным интервью назвать эту беседу нельзя, но я записывал ответы собеседницы в блокнот прямо по ходу разговора.

Наталия Крестьянинова – инженер по образованию, выпускница Института связи. В системе глушения трудилась с 28 лет.

"Мы не слушали само радио, нам давали радиостанцию, которую надо глушить. Дежурный давал эфир, называл частоты, и мы их глушили. Мы просчитывали территорию Советского Союза и создавали поле, превышающее поле вещания зарубежной радиостанции.

Дежурный и не вслушивался в содержание передач. Он и языка-то не знал, на котором идет передача. Ну, скажем, бралась радиостанция, которая передает на английском или немецком языке. Дежурный ее слушает, привыкает к ее голосу, и как только она начинает вещать, он сразу передает нам, звонит нам и называет частоту. Мы включаем глушение.

Работа велась круглосуточно. Глушение то включалось, то выключалось, в зависимости от той частоты, на которой передавала зарубежная станция".

Эти слова Крестьяниновой можно дополнить цитатой из книги Римантаса Плейкиса. В начале каждого часа, пишет он, инженеры Радио Свобода "на многих частотах делали паузы продолжительностью 2–3 минуты, что вводило в заблуждение операторов радиостанций глушения. Как правило, они прослушивали эфир в начале и в середине часа. Не обнаружив "корреспондента" – зарубежную радиостанцию, операторы не включали передатчик до следующего прослушивания частоты. "Свобода", вернувшаяся в эфир после паузы, некоторое время звучала без помех".

Вот это и объясняет странный феномен неожиданно чистого эфира, на который натыкались слушатели зарубежных "голосов".

Наталия Крестьянинова продолжает: "Были мощные передатчики, которые закрывали поля веером. А круговые закрывали поля радиусом пять километров. Но в провинции оставалось много незакрытых полей, но там ведь и коротковолновых приемников у людей почти не было".

Наталия Евгеньевна называет своих предшественников. До нее начальником на ее посту был Александр Иванович Абрамов, а перед ним – Емельян Павлович Новицкий.

"Я получала распоряжения со слов. Начальник звонил: сделай! А почему – у меня никогда не возникало мыслей".

Тем не менее Наталия Евгеньевна гордится своим высоким и важным постом: "Наш заместитель главка Логинов Игорь Всеволодович ездил как-то (кажется, в 1983 году) за границу, видел где-то директора Радиостанции Свобода. И рассказывал потом, вернувшись: знал бы, говорит, что против него работает женщина!

Они вообще меня берегли, ну, как пушинку хранили".

Гордость гордостью, но Наталья Крестьянинова явно испытывает некоторую неловкость. В ней бродят сомнения, она задумывается. Напомню, что нашему разговору двадцать лет, настроения конца 90-х были весьма ревизионистские. Я уверен, что сегодня такой беседы с ней не получилось бы.

"Наверное, – продолжает она, – все это надо было делать. Мы ведь как все советские люди, как газеты, так и мы. Это журналист осмысливает информацию, а человек технический, исполнитель, он просто включает передатчик и ни о чем не думает.

Это мы теперь анализируем, что чего, а раньше... Ты приходишь, видишь, как до тебя делали. Ну, и ты делаешь. Мне же было 28 лет, когда я туда пришла. Раньше люди в 28 лет были гораздо наивнее.

А если при мне кто-то рассказывал, что слушал Свободу, что Свобода передавала то-то и то-то, меня, скажу честно, содержание разговора совершенно не интересовало. Мне просто было больно, что я плохо работаю".

Старание Наталии Евгеньевны и ее коллег отразилось в советской сатирической поэзии. Известные "крокодиловские" соавторы Владимир Дыховичный и Морис Слободской (последний, кстати, участвовал в написании сценариев "Операции Ы", "Кавказской пленницы" и "Бриллиантовой руки") сочинили в 1957 году такие куплеты о типичном клиенте Крестьяниновой:

Вольный "сын эфира"

(Из цикла "Бесполезные ископаемые")

Затихла спящая квартира,
Одна из тысячи квартир...
Бьет полночь. Вольный "сын эфира"
Включает свой приемник "Мир".

В своем порыве одиноком
Чем увлечен он в час ночной?
Что ищет он в краю далеком?
Что кинул он в стране родной?..

Играют волны... Что-то свищет...
Приемник воет и хрипит.
Увы, симфоний он не ищет
И не от оперы бежит!..

Он не стремится к дальним джазам,
И не Равель, не Дебюсси
Влекут его пытливый разум…
Нет, все его усилья разом
Ушли на поиск Би-би-си!

Он днем и тих и незаметен,
И только ночью, в тишине,
Когда эфир сплетен из сплетен,
Он на волне! Он на коне!

Пусть по ночам не видит снов он,
Иное дорого ему, –
Он "информирован", подкован
И точно знает, что к чему!

Пусть в эту ночь, как всю неделю,
Опять забытая, одна,
В слезах в супружеской постели
Развода требует жена.

Не зря и сон, и отдых отдан.
Как мутит воду Вашингтон
И как пускает уток Лондон,
Собственноушно слышит он!..

– Такое делается в мире!
Так говорят они про нас!.. –
Есть что порассказать в квартире. –
Да, братцы, это вам не ТАСС!..

Он кладезь ложных информаций.
Он знает все, что ни спроси.
А все источники сенсаций
"Иже еси у Би-би-си!"

Он у приемника не дышит,
Он верит только "Голосам",
А не тому, что "Правда" пишет,
И не тому, что знает, слышит
И в нашей жизни видит сам!

Ночь на исходе. Спит квартира.
Глазок приемника мигнул...
И жалкий блудный "сын эфира",
Обибиссиленный, заснул!

Куплеты оценила нью-йоркская газета "Новое русское слово" и по свежим следам перепечатала их.

С Нью-Йорком связан и еще один сатирический эпизод, на этот раз непосредственно касающийся "Свободы" – единственной станции из всех зарубежных, которую "подавляли" с самого первого дня, с 1 марта 1953 года, все 35 с половиной лет. Каждый день, каждый час, каждую минуту. И все-таки одно исключение было сделано. В 1960 году Никита Сергеевич Хрущев выступал в Американском Национальном пресс-клубе в Нью-Йорке. Речь его продолжалась около получаса. "Свобода" – в отличие от всех советских каналов – передавала ее в прямом эфире. Сотрудники нашего нью-йоркского бюро заключали друг с другом пари: будет глушение или нет? Цензура в Москве приняла моментальное и разумное решение: забивать речь собственного Первого секретаря, даже в логове проклятого капитализма, нелепо. Все полчаса Никита Сергеевич шел на волнах "Свободы" без единой помехи. Правда, советские слушатели об этом ничего не знали.

Архивные документы о том, как принималось решение снять глушение в 1988 году, мне неизвестны. Однако есть некоторые воспоминания, записанные историком Владимиром Тольцем. Цитирую из его радиопередачи "Разница во времени", вышедшей 27 ноября 2004 года:

Владимир Тольц: И Вадим Медведев, и Вадим Загладин были одними из тех высших и немногочисленных партчиновников, которые принимали решение об отмене глушения Свободы.

– Как это было? – расспрашивал я Вадима Валентиновича Загладина.

Вадим Загладин: Я уже ничего не помню... Могу сказать только одно, что, конечно, это вопрос, который долго обсуждался, были и сторонники, были и противники этого, как всех тех новых явлений, которые принесла перестройка, они имели одних и тех противников и сторонников, что и вопрос о снятии глушения.

Это была общая тенденция – или выступать за демократизацию, какую-то свободу информации, или нет. Это касалось всего – и глушения, и других вещей. Причем, пожалуй, наибольшее значение имела борьба по вопросу о правах человека, потому что это был узловой момент, все остальное производное. И только благодаря Михаилу Сергеевичу Горбачеву удалось добиться того, чего добились, то есть перехода от какого-то активного неприятия самой проблемы прав человека в том виде, как она обсуждалась, включая сюда и глушение передач зарубежных. Если бы не он, то ничего бы не было...

Владимир Тольц: Тогдашний руководитель партийной идеологии Вадим Андреевич Медведев припоминает судьбоносное для Свободы партрешение так:

Вадим Медведев: Это было, конечно, решение коллективное, коллективного руководства, инициированное Горбачевым, но при поддержке тогдашнего окружения, хотя по многим вопросам уже тогда были очень серьезные разногласия. Но в этом вопросе, насколько я помню, разногласий не было, потому что все понимали, что уже это назревший вопрос и без решения его не обойтись. Тем более что глушение было неэффективным, вы об этом знаете, затрачивалось много денег, а толку никакого.

Совсем уж неэффективным называть глушение неверно: по мере наращивания передающих мощностей радио росла и сила подавляющих сигналов. Попытки перекричать друг друга стоили идейным противникам невероятных сумм. Деньги с обеих сторон буквально вышвыривались на ветер. По этому поводу возник анекдот: какой-то американский чиновник на светском приеме отводит в сторонку советского представителя: "Мы выяснили, что Кремль увеличил затраты на глушение наших передач почти вдвое". – "Да, советское государство вынуждено защищать наш народ от тлетворной западной пропаганды". – "Превосходно, – говорит американец. – Мы хотим предложить вам хорошую сделку. И вы сэкономите, и нам будет прибыль. Отдавайте нам половину ваших трат на глушение, а мы обязуемся транслировать наши программы сразу с заглушкой".

Ко второй половине 1988 года ситуация с глушением радио стала нелепой. Газеты и журналы вовсю печатали запрещенную прежде литературу – стихи Гумилева, "Реквием" Ахматовой, "Доктора Живаго", романы Набокова и даже книги Солженицына (правда, за исключением "ГУЛАГа"). Академик Сахаров уже два года был освобожден из ссылки, политзаключенных полтора года как выпустили из лагерей. А "Свободу" продолжали глушить.

Но уже не долго. Наталии Евгеньевне Крестьяниновой пришлось расстаться с профессией, сохранив в душе горький осадочек:

"А сейчас я устала, – сказала она на прощание. – Я просто честно работала, я не халтурщица, я трудоголик. Там, где я работала, я была первая. А верно ли я выбрала место работы, как вот мне некоторые говорят: не там, мол, работала, – это я уж не знаю".

Решение отменить глушение хоть и было назревшим и логичным, никак не афишировалось и стало внезапным для всех – от Крестьяниновой до сотрудников "Свободы". Вечером 29 ноября ведущий информационной программы в мюнхенской студии услышал в наушниках взволнованные и удивленные слова звукорежиссера: "Эфир – чистый".