Журналисты 2019 года — Голунов и пятеро из YouTube

Выборы журналиста года проводятся командой «Кашин.Гуру» с 2014 года. В разное время победителями голосования становились Дмитрий Стешин и Александр Коц, Павел Каныгин, Илья Варламов, Юрий Дудь и Леонид Парфенов. Приз победителю — эссе Олега Кашина. Вот оно.

Как уже было объявлено, мы остановили голосование по выбору журналиста года, не дожидаясь, пока за нас это сделают враги. Кто враги — черт его знает; имя претендента, за которого голосовали боты, мы решили не объявлять, потому что неясно даже, какая у ботов была цель — дискредитировать голосование или этого конкретного кандидата (обеспечить ему победу — это наименее вероятное), но это ведь и неважно.

Медиаперсона года определилась этой весной, когда в детском шоу «Голос» за дочку Алсу голосовали боты, и «Первый канал» был в конце концов вынужден аннулировать итоги голосования. Этот эпизод — конечно, не первый в истории мирового и отечественного ботоводства, но можно утверждать, что именно он, заставив самого Эрнста спасовать перед ботами, ну или ок, вступить с ними в диалог, но в любом случае признать их фактором, который нельзя игнорировать, — этот эпизод зафиксировал субъектность скупщиков виртуальных мертвых душ в отечественных медиа.

Интернет-голосовалки, включая нашу, — самое безобидное. Но вот когда речь заходит об Иране, даже в контексте возможной большой войны, — какая первая ассоциация теперь у нормального медийщика? Разумеется, боты; сейчас американцы разбомбят Тегеран, и у Соловьева в телеграме упадут просмотры. Почему-то именно Иран стал средоточием телеграм-ботов, всемирной их фермой.

Это можно считать анекдотом — телеграм-каналы даже сейчас, на пике их расцвета, выглядят довольно маргинально в сравнении с тем же YouTube, Дудь все равно сильно популярнее Караульного, но не спешите смеяться: люди, отвечающие во власти за медиа, поколенчески и поведенчески уступают в адекватности обычному потребителю, зато у них — деньги и административный ресурс, и этот клоунский, но крайне влиятельный нарратив, в котором власть и ее сторонники уже успешно завоевали телеграм, но непокоренным остается YouTube, — этот нарратив во многом определяет поведение власти и близких к ней кругов в социальных медиа.

Очередной жулик покупает себе несколько сотен тысяч подписчиков и бежит с ними к соответствующему кремлевскому менеджеру — смотри какой успех, давай теперь так же в YouTube. Чиновник, ничего в этом не понимающий, покупается на аргументацию формата «во всех гостиных обсуждают „Незыгаря“​​​​​​» и дает денег на «красного Дудя», ​​​​который будет обеспечен теми же иранскими ботами. Схема фиктивная, построенная на целой системе обманов, но если ключевой субъект схемы верит в этот обман, обман материализуется. «Красный Дудь», кем бы он ни был персонально, фигура дутая, над ним смеются или не замечают его, но деньги, которые на него тратятся, — настоящие, и зарплаты операторам, продюсерам, редакторам — тоже. Каким бы ложным ни был посыл, обрастая реальными деньгами, он в конечном итоге становится более чем реальным. Ты можешь сколько угодно говорить, что только твоя «Медиазона» или «Такие дела» держат руку на пульсе времени и взаимодействуют с живой аудиторией, — ты при этом живешь от доната до доната, а по всем бумагам самым влиятельным и успешным медиа будет помойка, разоблачающая Навального. Мир несправедлив, да.

Медиаперсона года — иранский бот.

***

Взяв пример с Эрнста и «Голоса», мы, столкнувшись с голосованием ботов, аннулировали итоги голосования и поделили победу между первой пятеркой лидеров. По факту это шесть человек, потому что один из претендентов — это творческий дуэт.

Приз у нас при этом — эссе о победителе, и когда мы объявили о своем решении, я обещал не писать о каждом, а найти нечто, что одинаково применимо ко всем шестерым. Читатели, участвовавшие в обсуждении, смеялись; они либо не верили, что у шести таких разных людей обнаружится общая черта, либо верили, но лучше бы не, потому что самое обидное для автора, который верит в то, что пишет — подозрение в том, что он сумеет как-нибудь сфокусничать, подгоняя решение задачи под запланированный ответ.

Поэтому будем считать, что я сдаюсь, или — можно ли сдаться наполовину? Шестерка победителей разваливается на две неравные части, в первой (именно первой) одно имя, во второй пять.

***

Жанр позволяет начать очень издалека. Есть такой позднесоветский незнаменитый (просто потому, что плохой) фильм «Человек, который брал интервью» с Аристархом Ливановым и Андреем Мягковым. Мягков — профессор, разрабатывающий для ЦРУ бактериологическое оружие; его лаборатория находится в Пакистане, потому что мишень у американцев понятно какая — Афганистан и советский контингент. Ливанов — советский журналист, который поехал в Афганистан, случайно вышел на след Мягкова, преследует его до самой лаборатории, но Мягков ему вколол что-то такое ужасное, от чего он должен смертельно и неизлечимо заболеть и сам это понимает. Жить ему осталось — неделю-две, и он поскорее летит в Москву, чтобы успеть рассказать о преступлениях Мягкова на специальной пресс-конференции.

Я ходил на это кино в детстве и даже знал, о ком оно на самом деле. Ведущий «Международной панорамы» Александр Каверзнев умер вскоре после афганской командировки. Он был достаточно популярен, отличался от стандартных казенных советских телеведущих, и слухи об обстоятельствах его смерти доходили даже до моего Калининграда. Насколько понимаю, до сих пор неясно, сам ли он умер или действительно его кто-то отравил, но представьте — 1986 год и коллегам-журналистам (сценарий писал Иона Андронов, тоже журналист-международник, вроде бы даже работавший на КГБ) хватает ресурсов снять о безвременно умершем друге кино со звездой «Иронии судьбы» — до первых фильмов о погибающих в Афгане солдатах оставалось при этом года три. Тогда это не бросалось в глаза; в «Вокзале для двоих» Гурченко, узнав, что жена Басилашвили читает по телевизору погоду, начинает смотреть на него как на небожителя. Собственно, вся постсоветская история публичного поведения журналистского сообщества — она об этом, приземление небожителей.

Первое громкое убийство журналиста — 1994 год, Холодов. Даже в контексте ежедневных заказных убийств — бесспорная общенациональная сенсация, в которой вообще не имеет значения, что Холодова до убийства никто не знал (тоже немного локализации: я в те годы по семейно-географическим причинам читал и литовскую прессу; в 1993 году убили сооснователя популярной газеты «Республика» Витаса Лингиса. Заказчика нашли и расстреляли — это была последняя смертная казнь в истории Литвы, вор в законе Деканидзе. Забавно, что предыдущую Литовскую республику «закрывал» эмиссар Берии грузин Деканозов, уполномоченный советским правительством для демонтажа литовской государственности и организации советской власти. С Деканозова все началось, Деканидзе и закончилось, но сам факт — не только у нас убийство журналиста становилось тогда вехой). Все газеты оплакивали Холодова, аудитория относилась с пониманием — а как иначе?

Дальше — Листьев, 1995. Убит не просто журналист, а популярнейший телеведущий. Это просто удар в сердце всей стране, такой практически Перл-Харбор. Поэтому — никого не смутил ни прерванный на сутки эфир всех каналов с портретом на черном фоне, ни президент Ельцин у гроба, ни «великое прощание» в день похорон.

Следующая точка — уже совсем забытая, 1996 год, Калмыкия, убивают редактора местной оппозиционной газеты Ларису Юдину, и сообщество тоже встает стеной, журналисты всех больших газет от «Коммерсанта» до «Правды» делают спецвыпуск «Общей газеты» — не забудем, не простим, — но аудитория уже недоумевает: вы уверены? То есть вот так откровенно за своих, как будто никого больше в России не убивают, — а это уже самый угар девяностых, хуже не будет.

Наверное, здесь и был надлом. Следующее громкое журналистское убийство пройдет под хихикание аудитории и даже коллег, и Денис Горелов, статусный кинокритик, напишет в «Известиях», что как раз на Листьеве случился перебор, и с тех пор журналистские плачи звучат комично.

Тут стоит уточнить, что убийство, о котором идет речь, — бескровное, разгром НТВ. Но, вероятно, особенной метафоры тут нет — насмешка над «уникальным журналистским коллективом» легла на благодатную почву, подготовленную как раз излишней зацикленностью на себе журналистского сообщества, которое на протяжении предыдущего десятилетия растратило все свои моральные права. Вся последующая расправа над журналистикой происходила при даже не молчаливом, а вполне осознанном одобрении общества — власть громила тех, кто обслуживал олигархов, писал джинсу, поддакивал чеченским боевикам, осваивал гранты и тому подобное. Эпизоды журналистской солидарности, все более редкие, только укрепляли общественный антижурналистский консенсус — да, журналист по умолчанию чужой, в том числе потому, что он всегда за своих, а не «за народ».

Тот silovik, который заказал расправу над Иваном Голуновым, скорее всего, имел в виду вот это — да, журналисты впишутся за своего, но это ни на что не повлияет, общество понимает, что в этой токсичной среде всегда круговая порука и правовой нигилизм. И именно потому, что впервые — впервые в абсолютном зачете, впервые за все постсоветские годы, — журналистская солидарность оказалась такой мощной, что пересилила всю систему, можно говорить о чуде.

Но у каждого чуда есть вполне прозаическое объяснение. Здесь — как раз та изолированность власти от общества и журналистов, которая даже силовику не позволяет «понять в тот миг кровавый, на что он руку поднимал». В их справочках реально ведь написано, что главные журналисты в России — Соловьев да Анна Шафран, а Голунова никакого просто нет.

И это на самом деле очень трагический разрыв между «как они все видят» и «как все на самом деле». Иван Голунов — не ноунейм, это действительно выдающийся репортер-расследователь, почти классик еще со времен «Ньюсвика». В эпоху OCCRP расследовательский жанр трансформировался, превратился вдруг во всемирное комсомольское собрание, на котором сотни гномиков-активистов лопатят огромный массив данных, подброшенный им очередной спецслужбой «документик». Когда хинштейновщина возведена в абсолют, труд расследователя старой школы делается во сто крат ценнее, и тот Ваня, который на «Дожде» сидел в ухе (то есть управлял эфиром по рации из аппаратной) у Ксении Собчак, сумел сделать невероятное — рассерженный горожанин, он задавался теми же вопросами, которыми задаются миллионы москвичей (почему перекладывают плитку, почему красят заборы у газонов, почему все так с кладбищами?), но, в отличие от миллионов, ему хватало умений и терпения, копаясь в публичной отчетности, вскрывать уже на страницах «Медузы» самые жуткие тайны российской реальности, заставляя очередных мажоров избавляться от активов — а очередных силовиков заказывать его посадку. Придуманное в его честь дизайнером РБК «Я/Мы» в течение года оказалось растиражировано — Павел Устинов, Шиес, далее везде, — но только с ним оно оказалось возможно само по себе. Как идея, как точка сборки, как надежда. С ним эта надежда сбылась. Спасибо ему за это. Он по праву — и журналист, и человек года.

***

Остальных (парни, не обижайтесь — тем более что на вас обидятся феминистки, пятерка абсолютно мужская) перечислю скороговоркой — Юрий Дудь, Алексей Пивоваров, Александр Плющев и Майкл Наки (дуэт), Артемий Сыч. К вопросу о моем обещании найти у них общий признак — вот уж не проблема. В этой компании да, есть пишущие люди, Плющев колумнист DW, у Сыча был целый журнал (на самом деле телеграм-канал), Наки одному мне в личке написал полтора «Войны и мира», но тексты у них у всех — побочное. Перед нами прежде всего герои YouTube, причем как на подбор социологически точные.

Плющев — пионер Рунета, человек из ряда «Тема, Носик, Кудрявцев, Норвежский Лесной, Рыков». 25 лет на «Эхе Москвы», но единственный там, кто даже в эпоху трехпрограммных приемников мотивировал публику, по крайней мере, искать, с какой стороны включается компьютер. То, что он сейчас первый на «Эхе» всерьез пошел в YouTube, кажется закономерным — а кому идти, Дымарскому, что ли? Наки его напарник по стриму, но то поколение, которое помнит Плющева на заре ЖЖ, любого его напарника будет сравнивать с тем парнем, который теперь ведет «Пусть говорят», — неизученный закон российских медиа; ты, лоялист, сколько угодно ругай Плющева, но прайм на «Первом» отдадут его эфирному напарнику Борисову, а не тебе. И «Яндекс» купит не твой стартап, а Тони Самсоновой, другой знаковой напарницы Плющева. И страшно представить, что ждет нынешнего его соведущего Наки, — для меня-то он мужская версия Тони, такой выпускник Вышки формата «сейчас я вам все объясню». Плющев — это школа, его нынешний статус звезды YouTube заслуженный, в том числе потому, что рядом Наки.

С Дудем все понятно. Тот, кто победил (и не в этом году! Дудь — наш журналист года-2017) телевидение, имеет право на все. Он восхищает тем, что свой ресурс, завоеванный разговорами с рэперами и стендаперами, тратит на просвещение, рассказывая их же рэперско-стендаперской аудитории о Колыме и Беслане, самого себя при этом перемещая из ютуберов в просветители. Это буквально путь национального героя, и пусть он на нем не оступится.

Сыч — я рад, что он здесь же, он менее очевиден, особенно для аудитории Дождя, но он из «моего» мира, звезда того пространства, которое в начале десятых называлось «Спутник и погром». В этом году он открыл для публики азербайджанских нацистов из ВБОН, а когда в деревне Чемодановка русские воевали с цыганами, он оказался первым репортером, добравшимся до эпицентра и обо всем рассказавшим. Журналистская немаргинальная молодежь правых взглядов — настолько новый феномен, что я готов носить Сыча на руках (и при необходимости таранить им либералов).

А что касается Алексея Пивоварова — про него зайду с притчи, которую, может быть, Михаил Козырев опровергнет, но я в свое время, лет двадцать назад, у него спрашивал, потому что в юности меня это всерьез волновало. Вот «Наше радио», эталонное в те годы место силы русского рока. Там играют вперемешку — «Кино», «Зоопарк», «Аквариум», «Любэ», «Король и шут», ДДТ, «Сплин». Нормальный список, ничего лишнего? То есть реальный набор абсолютных легенд рока и один продюсерский проект Игоря Матвиенко со стихами Александра Шаганова и бывшим солистом ВИА «Лейся, песня» Расторгуевым. Зачем там «Любэ», откуда, почему? А Козырев говорит: да, конечно, они лишние, но прямо на всех фокус-группах люди говорили — любим ДДТ, «Любэ» и «Чайф». Они не видели разницы!

Люди формата «Я не смотрю телевизор», поклонники Дудя, которым мало одного Дудя, нонконформисты из фейсбука, интеллектуалы — если они приняли и полюбили заслуженного энтевешника с ростеховского канала, значит, так тому и быть, и пусть они идут через запятую — Дудь, Пивоваров, Плющев, Сыч. Успех канала «Редакция» бесспорен, и права отрицать его у нас нет. Если Дудь не справится с ролью национального героя, место займет Пивоваров, и никто не заметит подмены.

Да и хорошо, наверное.

***

Итак. Триумф героев YouTube, чуть сбоку Голунов как хранитель традиций и солидарности, а над всем этим — иранский бот, который шепчет в кремлевское ухо: мы захватили телеграм, дай денег на YouTube. Диспозиция на 2020 год ясна, и кого мы ждем — того, кто все поломает.

И он обязательно придет.