Сева Новгородцев: Вместе с радио в мою жизнь пришла дисциплина труда

Программа «Разбор полета» от 13 июля 2020 года в эфире радиостанции «Эхо Москвы».

Ведущие программы: Станислав Крючков, Марина Максимова.

В гостях программы: Сева Новгородцев, легендарный журналист, радиоведущий, символ русской службы BBC.

С. Крючков― Добрый вечер, здравствуйте! Это «Разбор полета» — программа о людях и решениях, которые они принимают в своей жизни. Проведут ее сегодня Марина Максимова и Стас Крючков. Сегодня у нас в гостях Сева Новгородцев. Сева, приветствуем вас, добрый вечер!

С. Новгородцев― Здравствуйте, Марина! Здравствуйте, Станислав!

М. Максимова― Добрый вечер!

С. Крючков― Наши эфирные координаты всё те же. Работает чат YouTube, а также все наши основные мессенджеры, привязанные к номеру +7-985-970-45-45. Чрезвычайно рады вам! 3 года назад мы с вами уже были в этой программе. Говорили о том о сем — о детстве, о ВВС, джазе, «Добрых молодцах», мореходке. А теперь, славным летом 2020 года, и до юбилея добрались. Мы вас поздравляем!

С. Новгородцев― Большое спасибо!

С. Крючков― Как в этом году с вашими традиционными «июльками» на фоне короновирусных ограничений?

С. Новгородцев― У меня была такая сомнительная шутка. Я однажды поднял тост на очередном собрании и говорю, что почти 30 лет назад группа товарищей узурпировала мой день рождения. То есть, другими словами, почти четверть века моего родного, семейного дня рождения не было — он был отдан общественности.
Но если говорить серьезно, то я, конечно, колоссально благодарен этой группе энтузиастов, которые своей деятельностью, в общем, изменили курс моей жизни и весь профиль моей деятельности.
В этом году «июлька» была дистанционная — через модное приложение Зум. Но поскольку там зарегистрировалось больше 300 человек, и весь центр управления полетом был где-то в Екатеринбурге, то приходилось накапливать желающих в некой виртуальной приемной, а потом выводить их в эфир по одному. Сами понимаете, при, так сказать, славянском складе мышления получилось довольно хаотично. Но в общем, было довольно душевно и мило.

С. Крючков― Вы нам рассказывали, что осели в Болгарии. Это было еще тогда, 3 года назад. Сейчас уже обосновались там плотно? Судя по вашему фейсбуку, ведете такую сельскую жизнь, практически пасторальную.

С. Новгородцев― Она даже не сельская — она такая лесная, потому что мы живем в курортной зоне, в заповеднике, где построили какое-то количество мелких местных гостиниц, а больше ничего строить вроде бы не обещают. Мы же купили квартиру в довольно большой семейной гостинице, часть которой как бы для приезжих, а одно из крыльев в гостинице — это квартиры.
Вот там мы и живем вот уже 5 лет. Ходим в окрестные леса и луга здороваться с оленями, кормить собаку. У нас есть такая полусемейная собака Джерик, которая живет там, бегает вокруг дома. Вот так и живем.

М. Максимова― А есть какое-то ощущение, что вы дома? Вот вы долго прожили в Лондоне, были в Италии. Как сейчас себя чувствуете? Или вам, в принципе, в какой-то степени не принципиально, где жить — главное, чтобы было комфортно?

С. Новгородцев― Мы с супругой на протяжении многих лет выезжали в разные страны путешествовать, и всё время была одна такая шутка. Я говорю: «Лелик, вот здесь можно было бы выйти на пенсию?». И выяснялось, что почти во всех европейских территориях такого желания не возникало, потому что Европа, в общем, страна относительно небольшая по территории. И где бы мы ни были — в Испании, в Италии или еще где-нибудь — ограниченность пространства всегда давала себя знать.
Собственно, и в Болгарию мы попали потому, что в последние месяцы работы на BBC в минуты, свободные от журналистского труда, я залезал в Google и с высоты спутника смотрел на какие-то районы Европы. И вот тогда я обнаружил, что на юго-западе Болгарии, на границе с Грецией есть огромный лесной массив. Не знаю, сколько он там квадратных километров, но, в общем, там спокойно можно вести партизанскую войну, потому что там совершенно никого нет. Это Родопские горы, труднодоступные места. В общем, и болгары, и греки держат это как заповедник.

С. Крючков― Скажите, а какие-то артефакты, может быть, из своего советского прошлого, из британского прошлого привезли с собой? Или избавляетесь от вещей?

С. Новгородцев― Нет, мы загрузили. У нас было — не знаю, сколько там? — 12 кубометров вещества. Потому что мы же переезжали, и перевозная фирма насчитала нам эти 12 кубометров. И мы за эти 12 кубометров и платили. Но как выяснилось, из каких-то щелей в последний момент какие-то тряпки, штуки, книги… Короче, 13-й кубометр мы загрузили в свой семейный автомобиль и поехали через Европу на новое место жительства.
Ехали с остановками месяц. Заехали на фестиваль в Черногорию, еще куда-то. В общем, через месяц прибыли (это был октябрь 2015 года) с 13-м кубометром. A 12-й прибыл как раз почти в тот же день. И когда мы пришли, всё уже было на складе сложено кучами.

С. Крючков― Просто не хочу возвращаться к вопросу о решении, потому что вы тогда рассказали нам. Конечно, это было решение об эмиграции. В вашей книге «Настоящий джентльмен», которые вы выкладываете на SoundCloud, вы описываете встречу с Виктором Суворовым, который говорил: «Знаешь, Сева, в нашем деле либо вовремя, либо никогда». Вот мне бы хотелось узнать: в вашей жизни что оказалось как никогда вовремя, а о чем вы сказали: «Нет, Сева, никогда»?

С. Новгородцев― Насчет «никогда» не знаю, но «вовремя» — да, я согласен. Вы знаете, в чем дело, из-за чего еще возникла эта Болгария? В Лондоне в последние годы создалась нервозная обстановка. То ли из-за перенаселения, то ли из-за того, что страна большая, успешная, демократическая требует много денег, а деньги эти собирают различные государственные и общественные организации. Поэтому там вообще ничего не стоит попасть под штраф, если не там поставил машину, или получить какие-то мелкие преследования за то, что опоздал с уплатой местного налога, ЖКХ — в общем-то, вам это всё известно. Короче, там как пираньи со страшной силой растаскивают твою зарплату в разные стороны.
И вот этот постоянный фоновый стресс, в общем, на меня действовал, как выяснилось потом. Потому что общее нервозное состояние, плюс работа. Вы знаете журналистскую работу: радио опозданий не понимает, нужно всё сделать вовремя и четко. И так вот изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц. Не знаю, даже карандаш стачивается, а уж журналисты и подавно.

С. Крючков― 43 года назад вышел ваш первый выпуск музыкальной программы на ВВС. И он регулярно выходил в эфир 27 лет. Правильно я понимаю?

С. Новгородцев― Ну, что-то вроде этого.

С. Крючков― Скажите, что пришло и что ушло вместе с радио в вашей жизни?

С. Новгородцев― Вместе с радио в мою жизнь пришла дисциплина труда, необходимость каждую неделю писать сценарии своих этих рок-передач, чтобы там было что-то слушать, для того, чтобы там было какой-то душевный посыл, информационный объем и так далее.
Я вам уже, наверное, рассказывал 3 года назад. У меня еще с гастролей остался такой комплекс джазмена, сидящего в оркестре на сцене. Вот мы приезжали с огромным джаз-оркестром в какой-нибудь провинциальный город, где ничего особенного не происходит. Поэтому первые три ряда занимает местная знать — чиновники. Они пришли не потому, что им захотелось послушать джаз, а потому, что в городе ничего не происходит, и на всякое событие откликаются все. И вот эти чиновники сидели и с пустыми глазами слушали наше грохотание барабанов, труб и тромбонов.
И вот этот синдром я окрестил для себя «стеклянные глаза». Вот мне не хотелось, чтобы в моем эфире вот эти стеклянные глаза появлялись. И поэтому я интуитивно пытался или задействовать свою аудиторию, расположив к себе или к передаче, или просто создать обстановку, при которой мы просто хорошо сидим, нам всем интересно и весело.
Но это требовало от меня, человека совершенно другого поколения (потому что я свою аудиторию обгонял минимум на одно поколение) включения в эту молодежную энергию, в бесшабашность, в некое такое отрицание мелких правил. И вот это мне давалось довольно тяжело. Потому что все эти шутки-минутки, которые я сочинял более четверти века, вообще отнимали достаточное количество крови.

М. Максимова― Кстати, мы нашли, по-моему, ваш первый выпуск.

С. Крючков― Тот самый первый июньский эфир 1977 года. Давайте послушаем фрагмент с вашего позволения.

ФРАГМЕНТ РАДИОПЕРЕДАЧИ.

М. Максимова― Ну какая же передача Севы Новгородцева без музыки? Тут такая ностальгия у нас в сообщениях! Наши слушатели и зрители пишут. Многие вспомнили, говорят: «Сева, Сева Новгородцев город Лондон, Би-би-си». Но не услышали сейчас, в этой передаче, потому что, собственно говоря, «Рок-посевы» появились позже. То есть программа так называлась не сразу.
У меня к вам вот какой вопрос. Вы рассказывали, что предложение пойти работать на BBC поступило вам, когда вы еще были, по-моему, в Италии. Вы раздумывали над этим предложением? Ведь вы же не были журналистам. То есть такого опыта не было. Или вы так: «А, получится — и получится»?

С. Новгородцев― Я дня 3 размышлял. Но моя первая супруга, Галочка, татарская красавица, очень практичная женщина. Она, собственно, и за границу меня вывезла, потому что я не собирался уезжать. И она же сказала мне: «Нефиг, нефиг, иди сдавай экзамен».

Я поехал в Рим сдавать вступительный экзамен. Там надо было сдать языковой минимум, прочитать что-то в микрофон, чтобы они слышали, какой голос, и что-то такое написать, чтобы было понятно, что слог у человека более-менее связный. Тест я сдал, но не блестяще — ничего выдающегося не было. Но проходной балл набрал. И вот так состоялось всё это дело. Но размышления были. В течение 3 дней я думал: никогда политикой не занимался — и чего мне там, на вражеском голосе, делать?
Но надо сказать, что с политикой на вражеском голосе так и не сложилось. Года 1,5 или 2 я был рабочей лошадкой. Нужно было прийти на работу, редактор давал тебе какой-то текст на перевод, ты его переводил, шел в студию и либо записывался, либо живьем читал его в эфир. И так продолжалась эта карусель. Но потом люди увидели, что я не предрасположен к этой политической радиодеятельности, и меня постепенно перевели в отдел тематических передач. Собственно, эта рок или поп-программа из Лондона, программа поп-музыки из Лондона и была продолжением всей этой тенденции.

Мне было смешно слушать собственный голос. Я его называю — так озвучивали в мультфильме роль бурундучка: «Здравствуйте, ребята! Я такой вот, весь бурундучок!». Но дело в том, что это был осознанный выбор. Я говорил близко к микрофону, на расслабленных связках.

Почему? Да потому, что вся официальная часть звучания советского радио была построена на, не знаю, театральной школе Станиславского и Немировича-Данченко. Все проектировали голоса и говорили четко, с посылом. И из-за этого всё радио звучало несколько бесчеловечно и чугунно. Я их называл «чугунные голоса».
И вот в противопоставление я предложил свой какой-то такой салонный, не знаю, задушевный голос бурундучка. Вот так вот постепенно и было. А потом постепенно аудитория подсказала мне, что надо проецировать больше, чтобы было больше драйва. И отсюда пошла другая школа.

С. Крючков― И драйв, безусловно, появился. Скажите, а на старте этих программ вы имели представление о той аудитории, которая будет вас слушать? Потому что на пике, по некоторым данным, там было до 25 миллионов — кто-то посчитал.

С. Новгородцев― Вначале это была совершеннейшая темнота. Вещал в черную дыру, и никто ничего не знал, слушает там кто-то или нет. Впервые я столкнулся с неким отзывом, по-моему, году в 1979, то есть года 2 спустя после начала вещания. Мне попал в руки белогвардейский журнал «Посев». Его корреспондент побывал в Советском Союзе и писал статью о состоянии молодежи или о состоянии жизни вообще. И там была одна фраза: «ну а молодежь? Молодежь, конечно, слушает Севу».
Я и понятия не имел, что это имеет там какое-то распространение. И только потом, уже вернувшись в Советский Союз летом 1990 года (сначала мы были в Киеве со всей нашей конторой ВВС, целую неделю вели оттуда вещания из парков, а потом я приехал на «июльку» к своим фанам в июле 1990 года), только тогда я понял масштаб произошедшего. Но уже было поздно.

С. Крючков― А число писем, приходивших на ваш адрес, не убеждало вас в том, что здесь творится какая-то, если хотите, лавина поклонничества?

С. Новгородцев― Письма пошли позже. Первая передача по письмам была, по-моему, в октябре 1979 года. Письма поначалу шли небольшим ручейком, потому что они шли через третьи страны. Ребята отправляли их через знакомых студентов — скажем, кубинцев, поляков, не знаю, сирийцев, албанцев. У нас тогда учились разные люди, и они увозили их письма и опускали их за границей. Кто как исхитрялся.У меня в коллекции даже было письмо, пришедшее через бутылку. Кто-то выкинул в бутылке письмо.

М. Максимова― Да вы что?!

С. Новгородцев― Да, честно говорю. В Дании на пляже кто-то эту бутылку подобрал, вынули письмо, и там было написано, знаете, как на деревню дедушке: «ВВС, Сева Новгородцев». И поскольку в Дании знали, что ВВС в Англии, послали в Англию. Пришло на общую почту. Там разобрались, отдали кириллицу в перевод и решили, что это, видимо, всемирная служба. А на всемирной службе сказали: «Это, скорее всего, русская служба». И так это письмо попало к мне. Но этот факт совершенно непреложный.

М. Максимова― Невероятная история!

С. Новгородцев― Да, я помню, когда я его выводил в эфир, я сказал: «Не знаю, сколько это письмо болталось по морским волнам, но судя по сильным политическим выражениям, оно было брошено в воду после октября 1917 года».

М. Максимова― Там же были еще какие-то истории, что люди что-то вырезали в «Комсомольской правде». Для меня это какие-то уму непостижимые пути.

С. Новгородцев― Да, тогда американцы при Рейгане создали программу «звездных войн». Этой технологии в Советском Союзе, как я понимаю, не было. Короче, наверху по этому вопросу весьма нервничали. И асимметричным ответом стала письмо президенту Рейгану, которое было как бы вручную, ручным шрифтом напечатано в газете «Комсомольская правда» и, по-моему, в других тоже. Нужно было это письмо вырезать, подписать, положить в конверт и отослать президенту Рейгану.
А один паренек из Соснового Бора, Сергей (сейчас не помню его фамилию, ему было 14 лет) сразу сообразил, что нужно делать. Точь-в-точь скопировал вот этот рукописный шрифт — видимо, старательно выводил каждую букву. И начиналось письмо так — соответственно, латинскими буквами «Dear Mr. President!» и дальше «Privet, Seva! Vremeni malo, shutit ne budem» и так далее. Короче, он написал всё, что ему было нужно, я его просьбу выполнил. Но пример этого парнишки из Соснового Бора потом подхватили, и письма пошли.

Вы должны понять механику процесса, потому что у нас при каждом почтамте сидела группа перлюстраторов — в общем, короче, людей, которые следили за прессой, за письмами. И это стандартные письмо, напечатанное в «Комсомольской правде», естественно, пропускали просто по отмашке. В него не надо было вчитываться, потому что было ясно, что это государственная или комсомольская кампания. И вот под эту лавочку ко мне тогда проникло не знаю сколько — несколько десятков писем.

С. Крючков― Вот так «Комсомольская правда» открыла канал связи с Севой Новгородцевым. Кстати, «Комсомольская правда» вас не забывала. В 1984 году вышла публикация — наверное, известная вам. Там вас называли «барбароссой рок-н-ролла» и очень жесткими словами. Вы осознавали, что по партийной линии, по линии комсомольской, пропагандистской здесь идет какое-то сопротивление? До вас доходили эти сведения, эти афтершоки, если хотите? Или вы работали, не озираясь на эту, скажем так, подкованную с политической точки зрения аудиторию?

С. Новгородцев― Моя основная обязанность и моя основная ответственность была, конечно, перед своей публикой. Мне надо было каждую неделю их душевно подпитать. Я их мысленно себе представлял — все эти глаза, обращенные ко мне.
Но фактически подтверждение ко мне поступило только в 2005 году. Мне дали премию «Радиомания» по совокупности заслуг. Я ездил в Москву. Это было еще в гостинице «Россия», в этом концертном зале, который потом разрушили. Кстати, отличное было помещение. И вот Любимов, молодой ведущий всех этих ваших знаменитых телевизионных передач, мне в кулуарах признался, что решение о создании их телевизионной программы…

М. Максимова― «Взгляд».

С. Новгородцев― Да, «Взгляд». ... было принято на уровне ЦК, чтобы противодействовать этому тлетворному влиянию ВВС. Короче, речь шла обо мне. Так что я понял масштабы происходящего. Если ЦK какую-то скромную поп-программу обсуждает на государственном уровне, то масштабы этого, видимо, были впечатляющие.

С. Крючков― Как вы думаете, на сегодня время радио (пусть меня никто не услышит) случайно не уходит?

С. Новгородцев― Мне трудно ответить на этот вопрос, потому что мои старые радиопривычки остались. Я слушал зарубежные, заграничные голоса, когда жил в Советском Союзе, и продолжаю слушать это здесь, только с другим векторам. Теперь мои зарубежные голоса приходят в основном из России. В частности, на моем мобильном телефоне целый список радиостанций, которые я по ночам, особенно если не спится, включаю друг за другом. И «Эхо Москвы», естественно, там есть. Есть еще «Радио Свобода», целый ряд английских радиостанции. Но в общем, господа, я вас мониторю. Так что имейте в виду.

С. Крючков― А музыкальные волны? Это прежде всего какие направления?

С. Новгородцев― Я музыку не слушаю. Я теперь как чукча, который не читатель, а писатель. Я звуки издаю, но я их не потребляю. Потому что мне приходится впитывать очень много нового для того, чтобы… Ну, просто, не знаю. Поэтому когда я, предположим, слушаю музыку, иногда включаю какую-нибудь музыкальный канал, то уже минут через 5 у меня начинается внутренняя душевная чесотка: я, видимо, где-то в другом месте что-то пропускаю, какие-то факты пролетают, я что-то не успеваю узнать. Поэтому слушать музыку просто так я уже вряд ли смогу.
Но звуки я издаю. Утром я час играю на флейте свою студенческую классику. И если мне в Фейсбуке попадаются какие-то джазовые клипы из моей молодости, я, конечно, с удовольствием их смотрю. Иногда даже с влажными глазами.

С. Крючков― Легендарный без преувеличения радиожурналист Сева Новгородцев сегодня гость программы «Разбор полета» на «Эхе Москвы». Ведут ее Марина Максимова и Стас Крючков.

М. Максимова― Продолжается программа «Разбор полета». Здесь Стас Крючков и Марина Максимова. У нас в гостях легендарный радиоведущий Сева Новгородцев. Знаете, здесь у нас слушатели и зрители пишут: для меня Сева Новгородцев ответил «Фрэнки едет в Голливуд», для меня эту группу, эту песню… — здесь прямо целый гигантский список. Все вспоминают. Вы во многих интервью рассказывали, что для вас музыка. По крайней мере, до ВВС, да и сейчас вы с большой теплотой отзываетесь о джазе, блюзе. А как в вашей жизни появился рок? Ведь это же «Рок-посевы».

С. Новгородцев― Я играл в оркестре Вайнштейна. Был такой джаз-оркестр, который в конце 60-х из танцевального зала наконец перешел на большую сцену. Но у этого процесса была цена, а именно многочисленные худсоветы. Сначала нас долго не пускали на эту сцену. Мы целый год, 1968-й, провели, сдавая в 11 худсоветов дирекции Ленконцерта, и каждый раз нас заваливали. Но, надо сказать, платили ползарплаты, и мы продолжали репетировать.

Но потом, когда мы вышли на сцену, начались всякие вливания и пристегивания идеологически выдержанных номеров. У нас появились какие-то советские певцы, какие-то танцоры. В общем, всякая такая чушь. Короче, количество компромиссов, художественных и артистических, стало таким, что потом для меня уже перестало иметь всякий смысл играть в этом джаз-оркестре, потому что от джаза там остались рожки да ножки.

Но я пытался с этим процессом бороться. И у меня были знакомые ребята, некоторые из которых были моими учениками. Один учился играть на кларнете. Они создали группу НРЗБ-69, по-моему. Потом из них со временем выросли эти «Добры молодцы». Но тогда они еще были просто такие первые питерские поп-музыканты.И мы придумали для них вставной номер. Они вместе с джаз-оркестром пели 3 песни у нас в концерте. Я им написал простенькие оркестровки. В общем, была такая форма симбиоза.

Но они поработали некоторое время и ушли, потому что денег мало, и вообще что там 3 песни делают в концерте? Они уехали куда-то в Читу зарабатывать там от местной филармонии большие деньги. Проездив год с лишним, в общем, опять вернулись ко мне, обратились ко мне через своего администратора. Пригласили меня стать руководителем — но не в смысле музыки, а как бы общее руководство. Им захотелось из этой Читы попасть в Москву или в Питер.

В общем, тогда я, собственно, и решился уйти из оркестра Вайнштейна, потому что там уже был такой музыкальный тупик. И вот так начался мой путь в поп-музыке, в рок-н-ролле. За время наших совместных гастролей, почти 3 года, а может, и больше, естественно, общаясь с ними, я всю эту поп-науку от ребят перенял. И поэтому когда я попал на ВВС, у меня базис для моего возраста был довольно хороший. То есть я был уже продвинутым человеком, знал достаточно много для своего 37-летнего возраста, будучи джазменом.

Так вот и началось. А потом этот процесс продолжился, потому что по мере эволюции поп-музыки я, естественно, всё больше и больше что-то там черпал. С начала 80-х уже пошла рок-литература. То есть журналисты уже начали писать книжки про известные группы и делать исследования. И всю вот эту литературу я мгновенно скупал для своих целей, и на основании этой почерпнутой информации (потому что никакой другой не было — интернета, соответственно, еще не родилось) делал все эти свои радиопередачи.

А меня, в свою очередь, направляла аудитория — через письма, через дружескую критику (или иногда даже не дружескую), через советы и так далее. Поэтому это был процесс двусторонний, и аудитория меня сформировала. Так что вот этот получившийся продукт — «Рок-посевы» (да даже и название народ придумал) — это было как бы результатом какой-то нашей совместной деятельности.

С. Крючков― Но быть подкованным знатоком рок-н-ролла это одно. А стать рок-н-рольщиком в душе — это другое. Вы всё-таки человек джазовый или в душе для себя стали рок-н-рольщиком?

С. Новгородцев― Вы знаете, я во всех профессиях существо синтетическое. Я в графе «профессия» на ВВС много лет писал «журналист поневоле». То есть я попал в журналисты — ну, надо соответствовать. Ведь у нас на ВВС весь набор конца 70-х годов был нежурналистский. Тогда политика ВВС, когда идеальным кандидатом является профессиональный журналист, знающий английский язык, имеющий профессиональные связи, суждения и так далее — таких людей просто не было, потому что советские журналисты за границу не уезжали. И поэтому тогда набирали из тех мест, где водились эмигранты.

Скажем, меня набрали из Италии, но почти весь набор 1977-1978 года на BBC был из Израиля. Вот Алексей Леонидов, ведущий джазовой передачи, который меня, собственно, и привез на ВВС — его набрали. Зиновий Зиник… Многие известные люди набирались оттуда. Но профессии-то у них были совсем другие! Алексей Леонидов был мастером спорта по прыжкам в высоту, выпускник института Лесгафта, составитель первого англо-русского и русско-английского спортивного словаря, рассыпанного в связи с отъездом автора в государство Израиль. И так далее.
У нас там были люди от бывших манекенщиц дома моды до инженера — специалиста по напряженному железобетону. Был, например, настоящий доктор, к которому можно было подойти и проконсультироваться по поводу сегодняшней боли в пояснице.

С. Крючков― Это же так удобно!

С. Новгородцев― Конечно, вообще чудесно! Но эти люди учились ремеслу журналистики прямо на месте, понимаете? И поэтому для меня BBC 80-х годов — до 1991 года, до всех этих событий — является как бы идеалом. Потому что туда пришли люди с жизненным опытом, с профессией и с пониманием своего предмета.
Скажем, доктор уж так вел свою медицинскую программу! Ведь у доктора и голос был поставлен специальный — медицинский, от которого больному становилось лучше. Он приходил: «Ну, как вы сегодня?» — красивым баритоном. И так далее. Поэтому был такой паноптикум, и я влился туда как бывший штурман или джазовый саксофонист. Вместе со всеми учился этой профессии. Поэтому был человеком синтетическим — и там, и здесь.

С. Крючков― А вот эти жесткие стандарты BBC — их соблюдение всё-таки требовалось? Потому что сейчас много говорят о фейк-ньюс. Но ведь история рок-н-ролла и поп-музыки — это сплошное мифотворчество, когда ретранслируется, передается множество легенд, которые перепроверить нельзя ни из одного, ни из двух, ни из десяти источников — просто так повелось, так считается, такое мнение распространено. Вы каким-то образом испытывали на себе вот это давление со стороны администрации того радиоканала, на который пришли?

С. Новгородцев― Давления не было, но конфликты были. В начале 1980 года, когда начальству стало понятно, что какое-то большое количество народа меня слушает, они заинтересовались и стали смотреть мои сценарии. А у меня начальницей тогда была английская аристократка Мэри Сидней Уотсон — старая дева, владелица поместья с лошадями в яблоко и так далее. Понятно, что шуточки, рассчитанные на рабочую молодежь, ей не только были непонятны — это вообще были слова с какого-то другого света. И она многое мне чиркала.

А вы знаете, чтобы сочинить концептуальную шутку, новую хохму, которой еще никогда не было, у меня уходило до 8 часов работы. Я садился за амбарную книгу, выписывал всё, что в голову придет, и иногда после часа такой работы где-то проскакивала какая-то искра, которую надо было развивать дальше.

И мне, конечно, это было неприятно. В общем, я как бы слегка затаил злобу и стал писать так, чтобы она не понимала моих этих хохм. Поэтому шутки стали более тонкими, более между строк. В общем, да, вот такой конфликт был.

А что касается информации, то я, в лучших традициях ВВС, всегда имел перед собой какую-то ссылку. Поэтому мне нравились книги о рок-группах. Если автор даже и наврал, то я ссылаюсь на автора. Потому что известно, что это было какое-то английское издательство, есть автор — поэтому ответственность за соответствие фактов действительности лежит на них, а не на мне. И всегда ссылался на газеты, отсебятины никакой не гнал. Так что всё было абсолютно в рамках ВBC.

Я вам скажу больше: например, о русском роке я ничего не мог говорить, потому что не было надежного источника. И только когда лихая Джоанна Стингрей из Калифорнии приехала в Питер, связалась там с «Аквариумом», с «Кино» и прочими группами, вывезла на себе какие-то ленты и издала сейчас уже ставший легендарным альбом «Красная волна» в Америке, и этот альбом попал ко мне — тут уж я, конечно, оттянулся по полной. Потому что в рамках ВВС у меня был отсылка к какому-то американскому калифорнийскому музыкальному издательству (уж оставим за скобками, каким образом всё это туда попало), которое издало это всё в Америке. И я, соответственно, мог на это ссылаться.

И так я сделал 4 больших передачи о каждой стороне альбома. В общем, это тогда выстрелило довольно сильно.

М. Максимова― Как раз хотела спросить, как к вам попал и попадал ли русский рок. У нас как раз недавно в эфире был Артемий Троицкий. Я так понимаю, что интервью с ним вы тоже делали. Так вот Артемий Троицкий считает, например, свердловский рок ненастоящим. То есть это «Наутилус», «Агата Кристи», «Чайф». У вас есть какое-то деление на то, что рок и что не рок?

С. Крючков― Что настоящее и что не вполне.

С. Новгородцев― Артемий Троицкий — критик. Критик с большим стажем, с большим авторитетом. Человек, который продолжает учиться музыке до сих пор. Я натыкаюсь на его передачу на «Радио Свобода» — «Музыка на свободе», где он постоянно исследует то, что происходит сейчас на поп-сцене.

Мне такой подвиг было бы не одолеть, я вам скажу честно. Потому что музыка потеряла свой философский и социальный смысл — то, что он передает. И мне это слушать, а тем более передавать было бы ужасно скучно.

Второе наше отличие — что я не критик, я из бывших музыкантов. А музыкант музыканта критиковать, как правило, никогда не будет. Потому что музыканту понятно, какой труд, какая самоотверженная отдача ушла в то, чтобы этот человек пальцами перебирал по гитаре и так далее. Тебе это может не нравиться, ты можешь с этим не соглашаться — но тогда просто не слушай, это не твое. Поэтому я никогда музыкантов не делил, ни в какие категории не загонял. Я как американский индеец, который кому-то сказал, услышав не нравящиеся ему слова: «Я тебя не слышал».

М. Максимова― А что касается подборки музыки — именно для передачи. Вы сейчас сказали, что ваши сценарии иногда критиковали, критиковала ваша начальница за то, что ей там какие-то шутки не нравились. А что касается подбора композиций — на это как-то влияли?

С. Новгородцев― Нет, совершенно никакого вмешательства. Но тут я тоже действовал по бибисийски. Я опирался на существующие на BBC, издаваемые на BBC списки популярности — так называемые charts, или чарты, как их сейчас называют в России. Но из них я просто выбирал то, что подходит нашей аудитории.

Скажем, детройтский рок-энд-блюз, ритм-энд-блюз наша аудитория никогда не любила и не слушала. Русскому человеку подавай мелодию. Желательно широкую, желательно с героическим подтекстом. Поэтому когда пошел тяжелый металл с его эпическими запилами на гитаре, это было как раз оно самое — наше, родное, славянское. Но поскольку я выбирал из чартов BBC, то никаких вопросов ко мне совершенно не было.

С. Крючков― Что касается подбора музыки, понятно: есть возможность ориентироваться на те самые чарты. А что касается творчества, этих самих шуток-минуток. Ведь будучи оторванным территориально, находясь за «железным занавесом», чувствовать юмор, присущий своей аудитории там, в Советском Союзе, довольно проблематично. Какими интенциями вы питались здесь?

С. Новгородцев― Советский Союз для гастролирующего эстрадного артиста или джазмена был территорией довольно враждебной. Во-первых, у нас была главная проблема на гастролях — не отравиться. В столовых и кафе варили такое, что ой-ой-ой. У нас был целый ряд шуток: например, было знаменитое кафе «Изжога». Кроме того, еще и стилистически то, что мы играли, конечно, было (особенно в провинции) воспринимаемо в штыки.

Поэтому любой оркестр или ансамбль был стиснут вместе, как вот эти радиоактивные частицы внутри атомной бомбы — просто под колоссальным давлением. И музыканты поддерживали друг друга какими-то бесконечными хохмами, шутками, подколами — ну, такими, добрыми. Я много лет (а конкретнее, 12 лет) провел в этом музыкантском климате, когда люди, чтобы не впасть в депрессию в какой-нибудь там холодной сибирской гостинице с жуткими сквозняками и с плохим светом, как-то друг друга всё время поддерживали.

У нас создался целый такой музыкантский фольклор. Я им запасся в таких объемах и в таких количествах, что мне для моих шуток подспудного материала хватило на следующие 20 лет. А потом уже началась обратная связь, письма. И поэтому я был в курсе эволюции юмора в отечестве.

М. Максимова― У вас на самом деле целая кладезь таких историй. Многие наши слушатели, кстати, сейчас вспоминают эти ваши «Рок-посевы». Не знаю, может быть, не все знают, но у вас же была еще иная работа. Вы были — как вы рассказывали? — консультантом в некоторых голливудских фильмах. И я знаю, что у вас есть какая-то очень забавная история, связанная с песней Фрэнка Синатры «Мy Way». Что это за история?

С. Новгородцев― В 1984 году я покинул ВВС, стал внештатником. Потому что халтура стала мешать работе. Я снимал какой-то уже всеми забытый фильм под названием «Гулаг», был консультантом. И там на съемочной площадке бродили какие-то тысячи этих extras или статистов, одетых в живописные тряпки, взятые за огромные деньги у прокатчиков.

Kороче, без моей отмашки режиссер кадр не начинал. И вот истекают мои выходные дни, какие-то отпускные, и начальник мне говорит: «Возвращайся на работу». Я говорю: «Я не могу, у меня съемочный день стоит 150 тысяч долларов. Я не могу подводить режиссера». Он говорит: «Ничего не знаю», В общем, короче, конфликт вылился в то, что я тогда же с ВВС и ушел и полностью перешел на вот это самое.
Но история про «Мy Way» — это чистая консультация. Вот звонит телефон, и американский поставленный голос говорит: «Is this Russian Roulette Ltd?» (у нас компания называлась «Russian Roulette»). Я говорю: «Да». Он говорит: «У нас проблема. Фильм называется «Супермен-4». Начинается кадром советской космической станции. Идет ремонт, и там случается конфликт, и Супермен прилетает всех спасать. Но в момент ремонта советский космонавт поет себе в шлемофон песню «Мy Way» — соответственно, по-русски.

«У нас проблема». Я говорю: «В чем же проблема?». Он говорит: «Английские слова написал Пол Анка». Я говорю: «Да, я знаю». — «Но Пол Анка запросил огромные деньги, а так разрешение не дает. Мы тогда обратились к оригиналу…». Я говорю: «К какому оригиналу?». Он говорит: «Это вообще-то французская песня, называется «Comme d`habitude» — «Как обычно». Мы отдали французский перевод в агентство, и вот нам пришло. Но в песню это как-то не влезает». И прислали мне этот текст. И там он действительно говорит:
Каждое утро, как обычно
Я встаю, кушаю булочку с теплым кофе — как обычно,
Целую тебя на прощание — как обычно,
Ухожу тихо, чтобы не разбудить тебя — как обычно…

В общем, чушь, конечно, полная. Но это изнанка американской охраны авторских прав.
Я тогда обратился к знакомым поэтам. Но у меня все знакомые поэты были настоящие литераторы — скажем, Игорь Померанцев. Он, конечно, такую заказуху делать не стал. Это для него было просто ниже его достоинства. Да может, и квалификации.

Короче, я в отчаянии сел и представил себе такого советского певца, который в героической позе стоит на эстраде — часто бывает, даже обдуваемый вентилятором. И хор там сзади ему подпевает. И вот для такого чугунного голоса я написал такой текст:

Мой путь — он долгим был,
Но я б его прошел сначала.
Мой путь — он труден был,
Я шел вперед, мне было мало.
Порой я был неправ —
Я признаю без сожаленья.
Я жизнь прожил бы снова без сомненья.

Но актер, который играл космонавта, был поляком, который выдал себя за блестяще знающего русский язык. И когда я пришел на съемки, мой поляк в космическом костюме висел на зеленом фоне, подвешенный на тросах, поскольку это космос. Ему было тяжело, дышать нечем, и он пел в свой шлемофон: «Мой путь он дольгим был, и я б, но я б…». На «но я б» он споткнулся, и дальше ему было никак не двинуться.
Потом прошло больше 15 лет, и кто-то прислал мне ссылку на этот фильм «Супермен-4». И я, посмотрев вот эту начальную секвенцию, увидел, что поляк всё-таки выучил текст и в конце концов его спел. Так что я рассказывал о нем, может быть, не вполне правдиво, потому что поляк в конце концов спел «но я б его прошел» в свой шлемофон.

С. Крючков― Потрясающе красиво. Сева, буквально пролетел этот час. С вашего позволения, еще один фрагмент из «Рок-посевов», из 1982 года. Давайте сейчас под занавес послушаем!

С. Новгородцев― Давайте!

ФРАГМЕНТ РАДИОПЕРЕДАЧИ.

С. Крючков― Итак, несколько десятков лет — почти 30 лет. С какой периодичностью, кстати, выходила программа?

С. Новгородцев― Каждую неделю, в одно и то же время. Для радио, как вы сами знаете, это очень важно. Есть условный рефлекс: слюна должна течь, когда зазвонил звонок.

С. Крючков― И последнее. Сева, есть в жизни периоды, которые врезались в память настолько, что вы говорите: «Золотое было времечко», или: «То да сё, не совсем»?

С. Новгородцев― Для меня это очень опасно. Я живу только вперед. Назад оглядываюсь в такие моменты, как в беседе с вами, когда возникают какие-то пласты из небытия. А так у меня какие-то программы, свои секреты и прочее. Я живу только вперед.

С. Крючков― Сегодня пласты из небытия ворошили Марина Максимова…

М. Максимова― ...и Стас Крючков.

С. Крючков― Всего вам доброго! А гостем этого эфира был Сева Новгородцев, легендарный радиоведущий, наш соотечественник.

М. Максимова― Спасибо вам большое! До свидания!

С. Крючков― До свидания!

видео: Youtube / Эхо Москвы // Разбор полета / Сева Новгородцев