10 лет после нападения на Олега Кашина

10 лет назад на журналиста Олега Кашина было совершено нападение. В результате он получил переломы ног, верхней и нижней челюстей, сотрясение головного мозга, травматический отрыв фаланг пальцев. По данному факту было возбуждено дело по статье «Покушение на убийство, совершенное группой лиц». Спустя годы уголовное дело так и не было расследовано. Нападавшие были осуждены, но по другому делу. Заказчики так и не были привлечены к ответственности.

В интервью Znak.com Олег Кашин рассказал, почему уже не пытается добиться справедливого расследования в России, зачем хочет стать «единственной ассоциацией» с именем Андрея Турчака, критике «партии Навального» и планах вернуться на родину.

«Я БЫЛ ОДНИМ ИЗ МНОГИХ СИСТЕМНЫХ ЖУРНАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ ВЫСТУПАЛИ НА СТОРОНЕ ДМИТРИЯ МЕДВЕДЕВА»

— С момента нападения на вас прошло 10 лет. Исполнители были осуждены, но по другим делам заказчики вроде обозначены, но наказания не понесли. Вы планируете обратиться в генпрокуратуру, заявить о бездействии силовиков? Срок давности же еще не прошел.

— Срок давности не прошел, и еще долго не пройдет, преступление особо тяжкое. Но по бездействию мы уже обращались и дошли до ЕСПЧ, где мой иск оказался погребен под более актуальными, о его судьбе мне ничего не известно либо было известно, а я забыл. Это дохлый номер. Здесь уже вопрос эмоционально-моральный. Мне, как мне кажется, удалось добиться, чтобы общественное мнение было в курсе причастности [секретаря генерального совета «Единой России», заместителя председателя Совета Федерации] Андрея Турчака к покушению [на убийство]. Турчака сопровождает этот шлейф, если вы помните, на прошлой неделе скандалом обернулось его безобидное интервью Тине Канделаки на RTVI, и, я думаю, это навсегда в его судьбе.

Репутация Турчака уже уничтожена, слава богу. Это то наказание, которое я могу ему обеспечить, ни на что больше я рассчитывать не могу. А генерировать инфоповоды ради инфоповодов я не готов. Все-таки у меня и сфера занятий другая, и превращаться в такого вечного сутягу я не готов.

Реальные подвижки в моем деле случатся после каких-то политических перемен. Пока Андрей Турчак на коне, пока он заместитель Валентины Матвиенко, а она ему, насколько мне известно, покровительствует, второй его известный покровитель — это [глава «Ростеха»] Сергей Чемезов, с именем которого связан RTVI. Когда закончится их всесилие, закончится и безнаказанность.

— В России сейчас существует хотя бы один легальный способ добиться справедливости в ситуации, когда человек выступает против системы? Опыт последних уголовных дел против активистов, ваш опыт пока говорят об обратном.

— Я бы избегал выражения «выступая против системы». На самом деле это уже ушло в тень, конечно, но в 2010 году я был одним из многих тогдашних системных журналистов, которые в общем-то выступали на стороне Дмитрия Медведева, связывая с ним надежды на какие-то плавные перемены в российском обществе, модернизацию и так далее.

При этом мое дело идет через запятую с делом Бориса Немцова и другими делами такого же рода, но менее громкими. Уже выработался некий стандарт наказания за такие преступления, когда преступления совершают люди из власти: исполнителей отдают довольно легко, а заказчик остается в тени.

В моем деле имя Турчака как заказчика звучало, оно подшито к делу в показаниях. Но, естественно, он не был даже допрошен. Сами же исполнители были осуждены за похищение своего начальника [гендиректора ОАО «НТЦ «Завод Ленинец» Александра Горбунова], организовавшего покушение на меня. Но само похищение (Горбунова), насколько я знаю, было частью оперативной игры ФСБ, которая вот таким криминальным образом надеялась выбить из него (Горбунова) показания. Но потом, когда дело вышло на уровень принятия политических решений, насколько я слышал, на уровень лично Владимира Путина, кабинетный российский суд вынес решение не в мою пользу, а в пользу Андрея Турчака. Я, может, преувеличиваю, хотя нет, так и есть, недавний орден, которым он (Андрей Турчак) был награжден, выглядит как награда к 10-летию главного события в жизни Андрея Турчака.

— Вы думаете, если бы у власти сейчас был не Путин, а Медведев, ход вашего дела был бы иным?

— Я допускаю это. В какой-то момент, когда уже случилась рокировка Путина и Медведева, я был приглашен на беседу к довольно высокому начальнику ФСБ, который мне прямо сказал:

«Медведев уходит в марте (а это был ноябрь), и вот у тебя есть четыре месяца, чтобы добиться каким-то образом завершения дела, шуми, скандаль, дальше будет глухо».

Дословно.

Поэтому я допускаю, что при Медведеве все было бы иначе. Понятно, что во многом это наивная и романтичная точка зрения, но по крайней мере, как мне представляется, публично данное слово (а Медведев давал публично слово) что-то должно значить. И то, что Медведев его не сдержал, к нему претензий нет. Когда случилась рокировка, мы поняли, что Медведев не вполне себе хозяин. Это устройство высшей номенклатуры, скажем так.

— Вам не кажется странным, что сотрудник ФСБ рекомендовал вам что-то делать, шуметь? Вообще-то это его работа дела раскрывать, а не ваша.

— Позиция объяснимая, но тем не менее она противоречит нашему представлению о правовом государстве, но и государство в России не правовое. Но тут момент, я тогда еще не был уверен, что заказчик — Турчак. Я считал, что речь идет о других людях. Это тоже, наверное, моя большая ошибка. Теперь, уже задним числом, я узнал, что весной 2011 года, когда исполнители были взяты, на заказчиков фээсбэшники (они осуществляли оперативное сопровождение дело) вышли. Но поскольку речь идет о номенклатуре Владимира Путина, о людях, связанных если не с его ближним кругом, а с сыном его друга, очевидно, что решения о производствах в отношении таких людей даже генералы принять не могут. Это вопрос, поднимаемый в Ново-Огарево.

«Я НИКОГДА НЕ ПЫТАЛСЯ КОНВЕРТИРОВАТЬ ТО, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В 2010 ГОДУ, В КАКУЮ-ТО КАРЬЕРУ»

— Не пытались спустя годы связаться с Медведевым, приближенными, узнать, почему он не сдержал обещание?

— Нет, не пытался. Не вижу в этом смысла. И так все очевидно. Для меня гораздо большим потрясением остаются события 2015 года, когда дело было раскрыто, когда исполнители оказались в тюрьме, когда я выходил с ними на связь, получил извинения от одного из них, сообщил ему, что прощаю, а параллельно наблюдал ожесточенную борьбу ведомств, часть из которых была на моей стороне, часть выгораживала Турчака. Мы проиграли, ну, по крайней мере я эту политическую борьбу наблюдал. Бегать и искать Медведева, спрашивать с него «а ты ведь обещал», по-моему, было бы странно.

— Это возвращаясь к моему вопросу о невозможности законными путями добиться справедливости.

— Да, разумеется. Для меня это не сюрприз. Странно делать вид, что только соприкосновение с системой открывает глаза. Я много лет писал на эти тему, много раз наблюдал, как государство отказывалось защищать граждан в разных ситуациях.

— По вашим ощущениям за последние 10 лет ситуация с этим в России только хуже стала?

— Да, очевидно, стала хуже, но при этом она формализовалась.

Причем вот по делу Немцова такое ощущение, что семья погибшего согласилась с таким компромиссом, когда за отказ от преследования заказчиков тебе позволяют порадоваться тому, что исполнители посажены в тюрьму. Это новый стандарт, такого не было в девяностые и нулевые. Может, лет через 50 вообще все наладится.

— Вы говорили, что восхищаетесь журналистами RTVI, которые уволились после интервью Андрея Турчака. При этом сами не стали бы никак реагировать, если бы та же Тина Канделаки привела Турчака в эфир «Комсомольской правды», где вы тоже ведете программу. Почему?

— Сейчас, когда тусовочные отношения распались, не только вокруг меня, но и вообще, все мы видим какую-то ожесточенность, многие, в том числе и я, замкнуты внутри себя, и часто теряем синхронность с окружающим миром. Действительно я как-то запустил эту моральную составляющую в себе, и как-то не обратил внимание на это. А после их поступка (речь о Юрии Сапрыкине, Максиме Семеляке, Зинаиде Пронченко — Znak.com) я буду иначе относиться к таким вещам. Они меня встряхнули, заставили обратить внимание на то, что это естественная человеческая реакция, а не равнодушие. Я немножко раскаиваюсь.

— То есть если Турчак придет на радио «Комсомольской правды» или его комментарий опубликуют в заметке КП, что наверняка и так происходит, вы уволитесь, перестанете вести программу на радио?

— Не, ну, комментарии в новостной заметке в газете — это уж слишком высокая для меня планка бескомпромиссности. Но если повторится ситуация, когда его приводят для рекламного интервью люди, буквально аффилированные с теми же структурами, с которыми аффилирован и он, если площадка, где есть я, будет использована для его рекламы, я ее покину.

— Для читателя и зрителя это, наверное, очень тонкая грань: рекламное интервью или нет. Все-таки брать интервью у политических деятелей (если абстрагироваться от того, что это делала Канделаки), вне зависимости от их бэкграунда, — это журналистская работа, разговаривать с теми, кто нам может не нравиться, с кем мы не согласны, это наша работа.

— Мне знакома эта точка зрения, причем еще по давним временам, как раз когда я предлагал нулевую терпимость по отношению к Росмолодежи и движению «Наши». Если помните, была история с Катей Муму, в которой участвовали деятели Росмолодежи, была тогда провокация, направленная против некоторых оппозиционеров и некоторых журналистов, в частности главреда журнала Newsweek Михаила Фишмана, которого уволили и журнал закрыли. И это был вопрос журналистской солидарности, когда, понимая, что именно эти люди совершили буквально уголовное преступление против коллеги Фишмана, ты это оставляешь за скобками и берешь у них интервью. А зачем?

Какой ньюсмейкер на самом деле Андрей Турчак? Какова субъектность его лично или партии «Единая Россия»? Что вы хотите от него услышать?

На мой вкус, ветерана политической журналистики, Андрей Турчак абсолютно пустая фигура, нулевая личность. Можно посмотреть по прессе, если не брать какие-то партнерские материалы с ЕР: все содержательные упоминания о нем за 10 лет так или иначе связаны с моим делом. Я не думаю, что объективно есть какие-то вопросы, которые можно ему задавать, чтобы он на них ответил.

Это не вопрос бойкота, это не вопрос бескомпромиссности. Это прагматический журналистский вопрос: что вы хотите узнать у Турчака, что он вам скажет, чем он может быть интересен? Сам бы я с такими речами ни за кем не бегал, это было бы неэтично и неправильно, я лицо заинтересованное. Но вот эта аргументация «ах, они наши ньюсмейкеры», «ах, это важно, нет это неинтересно». Поверьте человеку, работающему в прессе с 1998 года.

— Извините, но другого секретаря генсовета правящей партии у меня для вас нет.

— Я вас разочарую, но в России нет правящей партии даже формально. Стандартная история последних лет, когда ЕР на выборах не участвует, а кандидаты от власти идут как самовыдвиженцы. Это отдельная дискуссия. Почему партия пришла в такое состояние, насколько на это повлиял Алексей Навальный с «Умным голосованием» и лозунгом «партия жуликов и воров», это интересно. А считать, что в недрах партии «Единая Россия» зреет какое-то решение, не может оно в ней зреть, потому что и от имени этой партии, и от имени других институций в российской политике выступает администрации президента. По-моему, это общеизвестный факт.

— Вам не кажется, что вы все-таки несколько преувеличиваете, когда говорите, что визит «токсичного» Турчака на RTVI повлек за собой «ощутимые кадровые проблемы»? Канал с приходом Сергея Шнурова перестал, на мой взгляд, претендовать на какую-то серьезность. Поэтому уйти с канала не просто так, а уйти в знак торжественной поддержки Олега Кашина это красивый ход.

— Там действительно красиво. Я наблюдал, как люди, аффилированные с «Ростехом», другими структурами, близкими к RTVI, распускают сознательно слухи о том, что это (интервью Турчака) стало только поводом, а Семеляка то ли хотели уволить, то ли он сам хотел уйти. Насколько я знаю, еще за неделю до эфира, когда стало известно, что такое интервью будет, Семеляк уже уведомил Шнурова, что если программа с Турчаком выйдет в эфир, то он уйдет. Я это знаю доподлинно.

В остальном вы правы — канал RTVI сейчас находится не в той форме, в какой он находился вначале, когда там работали какие-то более известные и уважаемые люди из медиасреды, это и Алексей Пивоваров, и Тихон Дзядко.

В целом же по себе могу сказать, когда стало модно ходить на RTVI, бегал по соцсетям и кричал «эй, подождите, куда вы идете, это же аффилированная с Кремлем структура, которая призвана отбирать аудиторию у «Дождя»», в общем это не то медиа, где прилично работать.

Вы сказали, что это [для Семеляка, Сапрыкина и Пронченко] повод красиво уйти, но для Максима Семеляка — это, скорее, повод случайно прийти [на RTVI]. Когда Шнуров позвал на канал единственного знакомого журналиста, Семеляк пошел туда, не подумав, не понимая, что это такое. И воспользовался первым подвернувшимся поводом, [чтобы уйти с RTVI], и в этом никакого лицемерия нет.

— После того интервью вы сказали, что «хотели бы быть единственной ассоциацией» с именем Турчака. Зачем вам это?

— Это единственная доступная мне форма наказания для него, когда он находится в состоянии защиты со стороны государства. В правовом, идеальном государстве он бы уже просто вышел из тюрьмы, поскольку вряд ли ему бы дали больше 10 лет за такое. Но он выбрал путь использования неправых способов защиты. А что мне остается? Пользоваться единственным оружием — медиа.

— Вы никогда не опасались, что такой же единственной ассоциацией с вашим именем может стать тот инцидент с Турчаком? И для вас, и для него, наверное, это не очень хорошо.

— Разумеется, я опасался. Но — еще раз — «для него не очень хорошо», но я и не хочу, чтобы ему было хорошо. Бог видит, я никогда не пытался конвертировать то, что случилось в 2010 году, в какую-то карьеру или какой-то успех. Я не превратился, как мне кажется, в человека, который 10 лет говорит только об этом. И если брать какие-то вехи 10 лет: Болотная, Крым, убийство Немцова — то эти вещи для меня уже перевесили то, что было в 2010 году. Я вижу людей, которые пишут «ах, он стал известен только потому, что ему дали по башке», но эти люди представляют собой маргинальное меньшинство. И, извините, поколение выросло. Я сам общаюсь со своими читателями, которые ходили в начальную школу в 2010 году и просто, слава богу, лишены возможности воспринимать меня как героя тех новостей.

«Я ОСТАЮСЬ И ПОКЛОННИКОМ, И, МОЖЕТ, ДАЖЕ ДРУГОМ АРАМА ГАБРЕЛЯНОВА»

— Вы смотрели сериал «Просто представь, что мы знаем» Романа Волобуева?

— Вы знаете, Роман Волобуев для использования моей цитаты из Twitter на меня вышел и спросил разрешение, заодно сообщил, что «если какие-то люди будут говорить, что этот фильм про тебя, так вот это не про тебя». Я слышал, о чем фильм, я понимаю все разговоры на эту тему. Но позиция режиссера — этот фильм не про меня — формально мне кажется определяющей.

— Вы сейчас серьезно говорите, что не смотрели?

— Честное слово! Я правда очень мало сериалов смотрю, все хиты проходят мимо меня.

— Волобуев в интервью «Новой газете» говорил, что у главного героя — журналиста Малышева — было три прототипа. Один из них явно вы. Герой, который после конфликта уезжает в Лондон. У нас только один журналист, кто так сделал.

— Я и интервью Волобуева не видел, поэтому сказать не могу. Но при этом я не смотрел и верю Волобуеву, который сказал, что это не про меня. Понимаю, насколько это будет комично, но так оно и есть.

— Как минимум на сайте Republic, где вы тоже публикуетесь, есть большая рецензия на сериал, где в красках описано ваше сходство с главным героем сериала Волобуева.

— Вы знаете, Republic тоже отдельная история. Это даже не издание цельное, это же совокупность нескольких журналов. И вот я в нем главный редактор журнала «Кашин», и за него несу ответственность, и, соответственно, читаю только журнал «Кашин».

Ну хорошо, представим, что про меня сняли сериал, а почему нет? Наверно, это здорово, это успех и слава. Тем более что Волобуев не безымянный режиссер. Есть два момента, которые, насколько я понимаю, есть в этом сюжете и которые имеют отношение ко мне.

Многие люди после моих разочаровывающих либеральную аудиторию публикаций и поступков пришли к тому, что Кашин пострадал от Турчака, а теперь так или иначе принадлежит к той же силе, что и Турчак. Я так абсолютно не считаю, Турчак для меня остается врагом, и себя лояльным к режиму журналистом я также не считаю. И при этом, если бы речь зашла о поиске работы, например в RTVI, связанной со структурами, к которым принадлежит Турчак, я, естественно, этой работы избегал бы в любом случае, потому что это для меня было бы неприемлемым компромиссом.

— Когда вы говорите, что про вас сняли сериал, а значит, это слава и успех, вы бы не торопились. Посмотрите сначала сериал.

— Хорошо.

— Арам Габрелянов, на чьи деньги, скорее всего, и был снят фильм, по сюжету явно утверждает, что между Малышевым, чьим прототипом вы были в том числе, и неким олигархом, то есть Турчаком, отношения совсем не такие, как это транслируется в медиа. По сериалу вы друзья, а нападение — инсценировка. Вы же раньше работали у Габрелянова, были одним из его восхищенных поклонников, хорошо его знаете. Зачем, как вам кажется, он мог так сделать?

— Я остаюсь и поклонником, и, может, даже другом Арама Габрелянова. И это во многом связано с тем, что я никогда на него не работал. Я какое-то время писал для его газеты как приглашенная, не побоюсь этого слова, звезда. Была в газете «Жизнь» полоса полностью из моих колонок, где большими буквами было «Олег Кашин». Я очень этим гордился, поскольку моя мечта — разговаривать с массовой аудиторией, но я не умею разговаривать на массовом языке, я тусовочный журналист, я это прекрасно понимаю про себя.

Если действительно Арам Габрелянов имеет отношение к продюсированию сериала Волобуева, то я не думаю, что Волобуев такой, что ему человек, дающий деньги, может продиктовать содержание произведения. Думаю, Волобуев — самостоятельный художник, не нужно его обесценивать.

Никогда, даже в молодости, когда я по работе соприкасался со структурами Кремля, работая во многом на них, я ни к Турчаку не имел никакого отношения, ни к «Молодой гвардии», которую он возглавлял. Я знаю журналистов, публицистов, кто жил на его деньги, а он много тратил на свое продвижение в соцсетях. И, наверное, ровно потому, что я знал о нем, знал, что есть такой «сын друга Путина», который готов покупать журналистов, я и вспомнил его в том роковом споре.

— А сейчас к Араму Габрелянову не пошли бы работать?

— Я сейчас не знаю, куда к нему идти работать. И тоже бы не пошел. Есть такие люди, которые к своим подчиненным относятся безжалостно и яростно, а к тем, кто на них не работает, относятся с уважением и симпатией. Я дорожу возможностью говорить с Габреляновым и другими людьми как посторонний.

«НЕ ДУМАЮ, ЧТО Я СПЕКУЛИРУЮ СВОИМ ЛИЧНЫМ ЗНАКОМСТВОМ С НАВАЛЬНЫМ»

— Почему в последнее время вы все чаще пытаетесь разоблачить Алексея Навального, делая отсылки к вашему личному знакомству? Это часть вашего образа: вы и Путина критикуете, и Навального, ни за тех, ни за этих, я весь такой один объективный?

— Судя по тому, что это никакого особенного успеха не приносит — люди не верят, что бывает один, кто находится между всеми огнями, — я бы не стал делать это своей тактикой. При этом я считаю, что критиковать Навального ты можешь и имеешь на это моральное право, когда ты можешь критиковать Путина. Есть люди, которые критикуют Навального и которые не касаются того, что делает власть, есть те, для кого критиковать Навального — это работа. Эти люди вызывают у меня презрение.

Не думаю, что я спекулирую своим личным знакомством с Навальным. Мне действительно на него (на знакомство) приходится ссылаться, особенно в последнее время, когда после отравления Навальный стал немножко другой фигурой, которая заслуживает разговора о человеческой составляющей, и здесь поневоле, как бывший знакомый, я могу, наверное, быть экспертом.

Но я также понимаю, что любая критика Навального ставит тебя в контекст кремлевской пропаганды. Мне кажется, что это лучшая защита Навального, лучшая его опора. Очень многие люди боятся его лишний раз критиковать, чтобы не оказаться в одном ряду с Владимиром Соловьевым. Я сам знаю вполне приличных людей, которые мне говорили, особенно в период отравления Навального, что они боятся высказываться о нем, потому что будут выглядеть агентами Кремля. Это, конечно, тоже такое большое уродство медийной и общественной мысли, свободы в этом мало.

— Но критика Навального и медийности приносит.

— Я не знаю про эту медийность. Когда даже [экс-депутат Госдумы Дмитрий] Гудков, более-менее оппозиционер, критикует Навального, то и он уже для многих стал абсолютно каким-то прокремлевским деятелем. Так же люди относятся к [Максиму] Кацу, который когда-то был всеобщим любимцем, а после ссоры с Навальным превратился с кремлевскую мурзилку, хотя, насколько я понимаю, оснований относиться к нему так все-таки нет.

Но это, я еще раз подчеркну, уродство общественной морали. С одной стороны все поляризовано, с другой — все коррумпированы. Очень сложно находить баланс в этой ситуации.

Я понимаю прекрасно, что людей, которые верят в мою независимость, гораздо меньше, чем пять лет назад.

— Вам важно, кто верит в вашу независимость, а кто нет?

— Мне, разумеется, важно. Я не телевизионный ведущий с многомиллионной аудиторией, а человек, ориентированный на аудиторию социальных сетей. Естественно, я хочу, чтобы десятки тысяч людей, которые меня читают, относились ко мне не как к негодяю.

— Если будете подыгрывать аудитории ради сохранения ее численности, то в чем ваша ценность как журналиста?

— Подыгрывать точно нельзя. Наверное, самые показательные примеры — это наши журналисты, которые уехали на Украину, прежде всего Аркадий Бабченко, который ровно потому, что публика ждет от него высказываний на тему того, как ужасна Россия, превратился в органчика, который повторяет, повторяет лозунги про Мордор. В нашем деле нужен очень тонкий баланс, с одной стороны, ты не можешь и не должен разочаровывать аудиторию, с другой — подыгрывать ей: говорить то, чего от тебя ждут, не очень хорошо.

Наверное, я пример с Бабченко зря привел. Я вижу российских либеральных колумнистов, которые в конечном итоге превращаются в тех же органчиков, которые повторяют навальнистские лозунги. И даже какие-то авторы, уважаемые ученые, которые пишут об «Умном голосовании», видно, до какой степени они хотят повторять то, что положено повторять в этой ситуации. Это отвратительно, себе я такой судьбы тоже не хочу. Но мне она уже и не грозит.

— Уважаемым ученым приходится повторять что? Мантру о необычайной силе «Умного голосования»?

— Да, разумеется. Более того, когда был довольно жесткий момент дискуссии между журналистами и Навальным сначала по делу [бывшего журналиста «Ведомостей» и «Коммерсанта», советника главы «Роскосмоса» Ивана] Сафронова, потом [журналист «Медузы» Иван] Голунов подключился, один из таких влиятельных навальнистов Владимир Милов написал, что нормальный журналист должен говорить так: Навальный совершенно прав, мы довольно давно растеряли свои права на моральный авторитет.

Естественно, не раз можно было убедиться в том, что партия Навального (ФБК в широком смысле) относится к прессе даже хуже, чем к ней относится Кремль, это тоже факт.

Мы же видим медийную политику навальнистов, какие и кому интервью дает Навальный. Единственный более-менее острый разговор с ним я отношу на свой счет, это та самая наша последняя беседа в эфире «Эха Москвы», когда мы спорили о выборах в регионах. От критических вопросов журналистов Навальный отшучивается, и их это устраивает. Но ключевые вопросы, особенно про 2013 год, когда он был выпущен из тюрьмы совершенно загадочно, по звонку из Кремля, плюс его участие в выборах мэра Москвы, когда оно было обеспечено подписями «Единой России», об этом тоже не принято говорить вслух. Эти вопросы никто сегодня не может задать Навальному, потому что даже тот круг журналистов, которым позволено брать у него интервью, либо их избегают, либо удовлетворяются его шуточками в ответ.

— Так потому и позволено, что не задают эти вопросы. Если Навальный даст интервью Znak.com, то он эти вопросы услышит однозначно.

— А давайте я предположу, что у «Знака» не получится [взять интервью].

— Пока не получается, да.

— Так это и работает.

«НАВАЛЬНОГО Я ВСЕРЬЕЗ СЧИТАЮ ОДНИМ ИЗ ВОЗМОЖНЫХ БУДУЩИХ ПРЕЗИДЕНТОВ РОССИИ»

— Вы сказали, что вам уже не грозит писать об «Умном голосовании», критиковать его. А вы не рассматриваете для себя возможность вернуться в Россию и писать о политике отсюда? Предвыборный цикл предстоит интересный.

— Навык работать в поле утрачиваемый, если вы его имеете в виду. Во-вторых, тоже интересно мыслить категориями избирательных циклов. Я тоже думаю, что это будет интересно, но это будет очередной впечатляющий обман, потому что власть заинтересована, чтобы после 2024 года конфигурация сохранялась, при этом власть заботится, чтобы в обществе не было ощущения насилия, как это было в Белоруссии. Я думаю, Россия 23-го года будет жить какими-то острыми спорами о каких-то пока не известных нам проблемах, будет очередной раскол в обществе, все буду выдирать друг другу волосы и душить друг друга в этих спорах, и потом все закончится тем, чего хочет Кремль. Не раз наблюдали. Поэтому относиться к нашим избирательным циклам как к чему-то имеющему отношение к реальности, не стоит. Это искусство политтехнологий.

— Вы много говорите про моральное право, а вам не кажется, что когда новые политические события наступят, вы лишитесь того самого морального права это как-то оценивать, будучи в Лондоне?

— Я постоянно это слышу с самого начала. Наверное, у меня есть какие-то ограничения: я не могу себе позволить говорить людям, чтобы они выходили на митинги, потому что я сам на них не выхожу. Но в целом жесткая привязка к территории, ну, при всем уважении к «Знаку», главное русское медиа последних лет живет в Латвии, и никакой проблемы в этом нет. Даже власть признала право «Медузы» на существование. Страница большого русского зарубежья есть, я опять же с легкой иронией говорю об этом, понятно, что ее нельзя отменить, все-таки коммуникационные средства позволяют быть втянутым в какие-то российские дела. Правда, не знаю, в чем разница, сижу ли я за компьютером в Москве или Лондоне. Какая разница, где компьютер? Все противоречия между тем, в Москве ты или нет, я понимаю, и это налагает на меня, наверное, большую ответственность.

Ну вот тоже. Я жил в Женеве, когда я написал, что Катерина Тихонова — дочка Владимира Путина.

Наверное, в Москве есть какое-то количество журналистов, кто занимался этой темой, наверное, даже те, кто знал, побоялись об этом писать, потому что они в Москве, а я нет. Значит, это мое преимущество, нет?

— Насколько я понимаю, политические журналисты «Медузы» работают в Москве.

— Разумеется. Но мы знаем эти риски. Журналистская деятельность Ивана Голунова, несмотря на то, что его не посадили, по сути, прекратилась ровно потому что он живет в Москве и ему нельзя работать. Если бы Москва сегодня была той Москвой, в которой я начинал работать, а я бы жил в Лондоне, мне было бы тяжелее.

Я наблюдаю людей, которые живут на Западе годами, продолжают писать о российской политике, они в какой-то момент отрываются от реальности навсегда, превращаясь в бессмысленных и неинтересных людей. Я не исключаю для себя такой угрозы.

Думаю, если мое пребывание в Лондоне растянется на годы, эта угроза для меня будет более существенной. Но сколько-то времени для такой работы, как сейчас, у меня есть.

— А сейчас не считаете, что уже оторвались от реальности, которая здесь в Москве?

— Не сказал бы, хотя и есть такой риск. В Москве сейчас нет такой кипящей жизни, политической журналистики, нет каких-то событий, требующих вовлеченности. Даже прошлогодние протесты с выборами в Мосгордуму. Что я пропустил, не посетив митинги на Бульварном кольце?

— Полетел очередной камень в сторону Алексея Анатольевича…

— Почему? Абсолютно нет. В той ситуации, когда из-за пустякового вопроса власть пошла на обострение, я четко был на стороне протестующих. Я не призывал выходить на митинги, но и осуждать полицию за ее зверства можно хоть с Северного, хоть Южного полюса.

— А если политические события приобретут иной масштаб, допускаете свое возвращение в Россию?

— Да, к власти придет Навальный и посадит меня в тюрьму! Шутки шутками, Навального я всерьез считаю одним из возможных будущих президентов России, отношусь к этому философски. Никто не знает, что с ним будет завтра, и я не могу говорить, что я обязательно вернусь или никогда не вернусь. Здесь, как говорится, Бог располагает.

— Упаси бог, я вообще не имела в виду под большими политическими событиями то, что Навальный станет президентом. Я в принципе про смену политической системы координат.

— (Смеется) Ну, а это в нашей системе синонимы. Что значит реальные перемены? Только приход Навального к власти. Вряд ли вас приход [премьер-министра Михаила] Мишустина к власти как-то воодушевит. Хотя и его я бы не стал сбрасывать со счетов.

— Не буду, пожалуй, говорить, что из предложенных вариантов меня бы воодушевило.